Гитлерленд. Третий Рейх глазами обычных туристов

Министерство иностранных дел, в отличие от Ганфштенгля, не пыталось отрицать случившегося. Они вместо этого отправили делегацию к Доддсам извиняться за то, что назвали единичным проявлением жестокости – то есть дали именно то объяснение, которое уже предлагала Рейнольдсу Марта. Они также утверждали, что устроивших это накажут. Этого, судя по всему, хватило, чтобы Марта вернулась к своим первоначальным иллюзиям, что единственная проблема Германии состоит в том, что внешний мир её не понимает.

Что касается Рейнольдса, то он быстро избавился от всяких иллюзий не только касательно сути нацистского режима, но и касательно Ганфштенгля. После инцидента с Анной Рат он увидел истинного Путци, а не только его маску шута, которой тот очаровывал многих американцев. Когда родители Рейнольдса приехали в Берлин с визитом, корреспондент устроил для них большой ужин, пригласив Марту и Билла Додда, нескольких своих коллег-журналистстов, а также немецких знакомых. Путци явился позже, как обычно, сел за пианино и сказал, повернувшись к матери Рейнольдса, что он споет ей песню, которую написал сам. «Путци исполнил для матери ужасную песню, в которой врагами Третьего рейха назывались евреи, католики и негры», – вспоминал Рейнольдс. Путци при этом понизил голос, так что слова его могли слышать лишь те немногие, кто находился рядом с пианино, – он явно прекрасно понимал, что делает. Он мстил Рейнольдсу за историю об Анне Рат, выбрав своей мишенью мать корреспондента прямо на его глазах.

Рейнольдса тянуло врезать ему прямо на месте, но один из немецких гостей уговорил его не устраивать сцену, из-за которой ему будет только хуже. Вскоре Путци, наслаждавшийся своим особым статусом, объявил, что ему надо уйти пораньше, потому что Гитлер ждет его в рейхсканцелярии, где Путци будет играть Листа. Рейнольдс проводил Путци к двери, изо всех сил делая вид, что он просто гостеприимный хозяин, провожающий гостя. Но последнее напутствие, которое он сказал Путци и которое только тот мог слышать, было прямее некуда: «Никогда больше не появляйся в моем доме, гнида».

* * *

30 июня, в своем письме к дочери Бетти, находившейся в Чикагском университете, Луис Лохнер из Associated Press излагал свои размышления о решении президента Рузвельта отправить историка Уильяма Додда представлять США в Берлине. «У Рузвельта, должно быть, есть чувство юмора – послать этого крайнего поборника либеральной джефферсоновской демократии в эту антидемократическую страну, – писал он. – Он здесь неуместен, как квадратная пробка в круглой дырке!» Когда Додд в июле прибыл в Германию, он начал осторожно изучать обстановку, оценивая, как его принимают, и разбираясь в политической ситуации. Встретившись с Константином фон Нейратом, Додд обнаружил, что с министром «легко договариваться». Ганс Лютер, бывший послом Германии в США, который также находился в это время в Берлине, посетил своего нового американского коллегу, чтобы обсудить планы Гитлера по восстановлению экономики и тарифной политике. Что до более деликатных вопросов касательно того, как нацистское правительство собирается поступать в отношении своих ближайших соседей, то Лютер постарался успокоить собеседника. «Он совершенно не выглядел воинственным, когда речь шла о Франции, и он не упоминал Польский коридор», – написал в своем дневнике Додд.

Больше всего Додда интересовали взгляды его коллег из академической среды, и услышанное от них изрядно его обеспокоило. Профессор Отто Хетч из Берлинского университета, бывший член рейхстага и «известный интернационалист», по словам Додда, выразил «свою сравнительную удовлетворенность гитлеровским режимом». Как отметил новый посол, «похоже, что пока что все в университете запуганно замерли, но видно, что это страх перед увольнением, а не настоящее согласие».

28 июля Додд изложил «самую печальную историю о преследованиях евреев, с которой я успел столкнуться». Известный химик Фриц Габер пришел к нему спросить, получится ли у него эмигрировать в США. Его уволили, нацисты лишили его права на пенсию, а он сам страдал от проблем с сердцем. Додд сказал ему, что квоты на иммигрантов все кончились, а для ученых нет никаких специальных вариантов. У Габера был альтернативный план – отправиться в Испанию. Додд так написал об этом: «Подобное обращение несет только зло правительству, что творит такие жестокие вещи».

Подобно генеральному консулу Мессерсмиту и другим американским дипломатам, Додду пришлось разбираться со множеством случаев, когда коричневорубашечники избивали американцев, особенно когда те не салютовали «хайль Гитлер». Министр иностранных дел фон Нейрат убеждал его, что сделает все возможное, чтобы в будущем такое не повторялось, но также утверждал, что коричневорубашечников «очень трудно контролировать, и я боюсь, что мы не можем их удерживать».