Гитлерленд. Третий Рейх глазами обычных туристов

Хотя Моуреру не нравилось, что новый посол не готов прямо противостоять новому режиму, в данном случае с Доддом согласились даже Мессерсмит и Никербокер. Они сочли, что их друг уже слишком сильно рискует и что пора ему выбираться из страны. Моурер наконец согласился уехать 1 сентября, а Лилиан с дочерью остались чуть дольше, паковать вещи. Перед отъездом Эдгара его британские и американские коллеги подарили ему серебряный кубок с надписью «рыцарю, защищавшему свободу прессы». Он уже садился на поезд в Париж на вокзале «Зоологический Сад», когда к нему прямо со званого обеда примчался Мессерсмит, обнять на прощанье. Но на станции были и более официальные лица, которые пришли удостовериться, что надоевший им корреспондент действительно уехал. Незадолго до отъезда Моурера один молодой немецкий офицер спросил его с иронией:

– Когда к нам назад приедете, герр Моурер?

– Когда смогу прийти вместе с парой миллионов соотечественников.

До офицера даже не сразу дошел смысл фразы: Моурер ждал того дня, когда американские солдаты войдут в побежденную Германию.

– Aber nein. Это невозможно, – запротестовал он.

Моурер ни за что не уехал бы из Германии, не оставив за собой последнее слово:

– Для фюрера – вполне возможно, – сказал он. – Фюрер может устроить что угодно, даже это.

Глава 6. «Как футбол или крикет»

Марте Додд было 24 года, когда она летом 1933 г. приехала в Берлин со своим отцом – новым американским послом, матерью и братом. Вспоминая позже о своем состоянии ума, она подчеркивала свою наивность и незнание политики, а также непонимание, на что окажется похожа Германия и её новая нацистская власть. Хотя её отец выражал свои дурные предчувствия и несколько раз упоминал, что не представляет, как долго продлится эта его работа в Берлине, Марта не обратила на все это особого внимания. «Не помню, чтобы кого-то из нас сильно беспокоил тот факт, что жить теперь предстоит в государстве с диктатурой», – писала она в своих берлинских мемуарах «Through Embassy Eyes» («Из окна посольства»).

Она была не одинока в этом. Многие американцы мало знали о Гитлере и его движении, включая совершенно одиозных деятелей. На прощальном обеде в Чикаго, устроенном для Доддов немецко-американскими обществами, Марта сидела между Торнтоном Уайлдером и Карлом Сэндбергом. Уайлдер уговаривал Марту скорее учить немецкий и как можно больше общаться в Берлине с немцами, а не с иностранцами. А Сэндберг дал такой совет: «Выясните, что за человек этот Гитлер, чем занят его ум, из чего сделаны его кости и кровь. Перед вашими глазами будут мелькать мошенники и гангстеры, идеалисты, чиновники, преступники, дипломаты и гении. Вы увидите все народности, какие есть в мире. Наблюдайте за ними, изучайте, разбирайтесь. Не бойтесь и не стесняйтесь, пусть они со всем своим опытом не подрежут вашу жизненную активность. Пусть на вашей стороне будут смелость и правдивость, поэтичность и порядочность».

После всего этого Марта смотрела на свое путешествие в неведомое как на приключение, где её ждет великая «жизненная активность», о которой говорил Сэндберг. Что до смелости, правдивости и порядочности, то познакомившиеся с Мартой в Германии дают разные оценки того, насколько эти черты были ей свойственны. О её поведении хватало слухов, особенно в связи с целым списком мужчин из разных стран и разного возраста. Отец её порой часто сталкивался в Берлине с трудностями и не знал, что же ему делать. Марта не была склонна бояться или стесняться вообще. В некотором смысле слова Сэндберга стали для нее руководством.

Марта выросла в Чикаго и училась там в школе при университете, которую учащиеся других школ обзывали «средней еврейской». По её собственным словам, Марта была «слегка антисемиткой». Как она поясняла, «Я была согласна с мнением, что евреи физически не так привлекательны, как другие народы, и что они социально менее презентабельны». Она вспоминала, что когда ходила в Чикагский университет, то видела, что даже часть профессоров «недолюбливает выдающихся еврейских коллег и студентов».

После колледжа Марта получила работу помощника литературного редактора в Chicago Tribune. Она также вышла замуж, «ненадолго и неудачно». В делах сердечных она отнюдь не была наивной девушкой, которой старалась казаться политически. Большинству своих новых знакомых в Берлине она не говорила, что замужем – и еще отнюдь не в разводе. «Думаю, я изрядно обманула наших дипломатов, скрывая, что я уже замужняя женщина, – писала она с явным удовольствием. – Но мне очень нравилось, что ко мне относятся как к восемнадцатилетней девушке, пока я скрываю свою темную тайну».