Гитлерленд. Третий Рейх глазами обычных туристов

– Вы здесь уже месяц и до сих пор ничего не спросили у меня о нашей так называемой еврейской проблеме, да и не написали ничего скандального, чтобы меня пораздражать, – сказал ему Путци. – Квент, в чем дело?

– Дай мне только время, Путци, – ответил Рейнольдс. – Я здесь не настолько долго, чтобы во всем разобраться.

Ко времени знакомства с Мартой Рейнольдс не просто уже знал больше: он очень стремился собрать еще больше информации. В августе он предложил Марте и её брату Биллу взять их «шевроле» и отправиться вместе с ним в южную Германию и Австрию. Марте эта идея очень понравилась. Они поехали на юг, и по дороге Марта стала замечать слово «Jude» на плакатах вдоль дороги: им стало понятно, что это антисемитская пропаганда. Но, как писала Марта, «мы – или по меньшей мере я – не слишком серьезно к этому отнеслись».

На самом деле, Марта так увлеклась марширующими колоннами коричневорубашечников и видимым энтузиазмом прохожих, что сама испытала энтузиазм. Когда немцы видели особый номер на их автомобиле, с маленькими цифрами, они думали, что эти трое американцев – какие-то очень высокопоставленные чиновники, поэтому их приветствовали возгласами: «Хайль Гитлер!». «Их оживление было таким заразным, что я кричала «Хайль» так же бодро, как нацисты», – вспоминала она. Рейнольдс и брат посмеивались над её поведением, но сама она, по её словам, «чувствовала себя ребенком, жизнерадостным и беспечным, отрава нового режима пьянила меня, как вино».

Около полуночи американцы остановились переночевать в Нюрнберге. Добравшись до отеля на Кёнигштрассе, они с удивлением увидели на улице ликующую толпу и поначалу подумали, что попали на какой-то праздник изготовителей игрушек. Зарегистрировавшись в отеле, Рейнольдс спросил клерка – что, сейчас будет парад? Клерк засмеялся. «Вроде парада, да. Кое-кому преподадут урок».

Гости вышли из отеля и присоединились к толпе. Толпа выглядела радостной, играл оркестр, усиливая впечатление праздника. Потом стали видны нацистские знамена и свастики, а также источник музыки: марширующий оркестр штурмовиков. Пара последних тащила кого-то, держа с двух сторон. «Я не разглядел сперва даже, мужчина это или женщина, – писал Рейнольдс. – У нее была побрита налысо голова, а лицо и голова обсыпаны чем-то белым. Хотя на ней была юбка, это вполне мог быть мужчина, одетый как клоун». Коричневорубашечники заставили её выпрямиться, и американцы увидели табличку на её шее: «Я хотела жить с евреем».

«Урок» продолжался. Американцы узнали от собравшихся, что это женщина по имени Анна Рат. Её наказывали за то, что она попыталась выйти замуж за еврея, несмотря на запрет смешанных браков. Марта вспоминала её лицо как «трагическое, страдающее, цвета разведенного абсента». Её также напугала реакция Рейнольдса. Она считала его «крутым и опытным» журналистом, но он оказался «так напуган этой сценой, что признался, что сейчас может сделать только одно – напиться, чтобы все это забыть».

В конце этого вечернего мероприятия нацисты сыграли «Хорста Весселя». Почти пять тысяч человек стояли и пели, вытянув правую руку, – а затем все разошлись. Марта почувствовала, что ей тревожно и холодно, былое оживление исчезло бесследно. Она попыталась убедить Рейнольдса не делать репортаж о случившемся. Она аргументировала это тем, что присутствие её и брата сделает из истории сенсацию, а ведь надо выслушать версию нацистов по поводу случившегося. В конце концов, это же единичный случай.

Хотя Марта рассказывала, что все трое прибегли к предложению Рейнольда напиться и завершили вечер красным шампанским, к моменту возвращения в свою комнату журналист оказался достаточно трезв. Он быстро позвонил Хадсону Хоули, своему начальнику корреспондентского пункта в Берлине, и с энтузиазмом сообщил, что лично видел пример тех самых зверств, о которых журналисты раньше много слышали, но не видели, – и которые отрицали нацисты. Хоули предупредил его, что такое сообщение могут отказаться передавать по телеграфу, и предложил отослать текст почтой. Он также посоветовал не упоминать Марту и Билла Доддов, чтобы не усложнять жизнь новому послу. «Когда я писал, меня трясло, – вспоминал позже Рейнольдс. – У меня перед глазами стояло гротескное белое лицо Анны Рат». На следующее утро он отправил свой текст.

К моменту, когда он и Додды вернулись в Берлин неделей позже, его репортаж уже прогремел. Ганфштенгль оставил ему сообщение, в котором просил срочно встретиться.

– В твоей истории нет ни слова правды! – заорал Путци на Рейнольдса, даже не изображая дружелюбие. – Я говорил с нашими людьми в Нюрнберге, и они сообщили, что ничего подобного там не было.

Но после этого за дело взялся опытный британский журналист Норман Эббутт, и один из его репортеров нашел подтверждения рассказу Рейнольдса. Он сообщил Рейнольдсу, что репортеру удалось узнать, что Рат заперли в психиатрической лечебнице.