Гитлерленд. Третий Рейх глазами обычных туристов

В доме Моурера телефонный номер Мессерсмита был записан в трех местах – именно ему надо было в первую очередь звонить, если что-то случится с Эдгаром. «На этом этапе даже иностранцев делят на агнцев и козлищ, а этот американец не просто грудью встает за граждан страны, которую представляет – что уже редкость! – но он открыто защищает все самое важное, что есть в американской традиции», – писала Лилиан Моурер. Прежние сомнения Мессерсмита относительно того, насколько нацистский террор отражает планы Гитлера, к этому времени рассеялись.

Однажды поздним августовским вечером Эдгару позвонила перепуганная жена Пауля Гольдманна, берлинского корреспондента венского издания Neue Freie Presse.

– Мистер Моурер, они только что арестовали моего мужа! – сообщила она.

Гольдманну – прусскому еврею и одному из основателей Ассоциации иностранной прессы – было шестьдесят восемь лет, и он был нездоров. Его взяли в отместку за арест и депортацию германского пресс-атташе в Вене, и жена его не без оснований испугалась, что в нацистской тюрьме он долго не протянет.

Взявший трубку Эдгар не скрывал своих чувств:

– Вот сволочи. Не могли завестись к кому-нибудь в своей категории?

Лилиан вспоминала, что никогда не видела его раньше в такой ярости.

Успокоившись, Эдгар и Никербокер изобрели способ помочь Гольдманну. Никербокер передал Геббельсу, что Моурер уйдет с поста президента Ассоциации иностранной прессы, если Гольдманна отпустят. Никто, разумеется, не добавил, что Эдгар все равно скоро уезжает в Токио. Узнав об этом, часть других американских корреспондентов сообщила гестапо, что они сами готовы посидеть каждый по дню в тюрьме, лишь бы Гольдманна отпустили. Нацисты радостно ухватились за предложение Моурера и быстро отпустили задержанного.

Был лишь один подвох: они конфисковали немецкий паспорт жены Гольдманна, чтобы тот не пытался выехать из страны или сделать что-то «недружественное». Но она была австрийкой по происхождению, поэтому немедленно подала на развод, чтобы вернуть себе австрийское гражданство – и вместе с ним паспорт.

Лилиан Моурер спросила у этой «решительной пожилой дамы», не тяжело ли ей идти на такие перемены после многих лет брака. «Нет, дорогая, – ответила та, и лишь слезы на глазах её выдавали. – Мне действительно придется развестись с ним, но это лишь вопрос целесообразности. Я продолжу жить со своим мужем… во грехе».

Когда часть американских и британских коллег Моурера впоследствии рассказала, что Моурер перехитрил власти, поскольку все равно собирался в Токио, нацистская пресса тут же написала, что ей удалось избавиться «от давнего заклятого врага», убрав его с поста руководителя Ассоциации иностранной прессы. В кабинет и квартиру Моурера явились штурмовики, они ходили теперь за ним по городу и часто отслеживали общавшихся с ним. Мессерсмит так за него боялся, что заставлял его всегда давать телефонный номер, по которому его всегда можно было найти, если он куда-то уходил на вечер. Лилиан жила в постоянном страхе за мужа. Присутствие коричневорубашечников было «ужасной угрозой», вспоминала она, «поскольку в то время им можно было делать буквально что угодно».

Развязка наступила быстро. Первоначально Моуреры хотели переехать в Токио в октябре, но в августе нацисты продолжали давить на них все сильнее. Посол Германии в Вашингтоне, Ганс Дикхофф, которого Моурер когда-то считал другом, проинформировал Государственный департамент и полковника Нокса, что из-за «справедливого народного гнева» его правительство более не может обеспечить корреспонденту физическую безопасность. Нацисты особенно хотели ускорить его отъезд, чтобы убрать из страны до 2 сентября, когда в Нюрнберге должно было состояться ежегодное празднование, и Моурер надеялся успеть о нем написать.

Нокс забеспокоился, что его репортер находится в большой опасности, и отправил Моуреру телеграмму, требуя немедленно уезжать. Эдгар поначалу упирался, стараясь дотянуть хотя бы до мероприятий в Нюрнберге, чтобы показать, что он не боится. Но посол Додд заставил его уехать раньше.

– Если бы вам не надо было уезжать в любом случае, то можно было бы еще что-то обсуждать, – сказал он. – Но речь лишь о том, чтобы ускорить ваш отъезд на шесть дней. Не могли бы вы это сделать во избежание осложнений?