Гитлерленд. Третий Рейх глазами обычных туристов

«Сахарный период» в отношениях журналистов и нацистов, как назвала это время жена Моурера, Лилиан, продлился недолго. По крайней мере, в отношении её мужа, который продолжал писать мрачные прогнозы относительно того, к чему идет Германия. Он был не просто опечален – он был в гневе, особенно на тех, кто не видел в происходящем явных признаков надвигающейся опасности, как видел он. Когда в Берлине к нему явились два известных американских редактора – Освальд Гаррисон Виллард из Nation и Джордж Шустер из The Commonweal, – он попытался убедить их, что Гитлер всерьез намерен воевать. Но они только невзлюбили его после этого. «Если такие разумные американцы отказываются признавать факты, как можно надеяться на то, что Запад отреагирует вовремя и сумеет предотвратить худшее?» – писал он.

Одним из источников Моурера был врач, сын берлинского главного раввина. Раз в пару недель американец звонил ему, жаловался на боль в горле и записывался на прием. Когда врач начинал осмотр «пациента», он под любым предлогом отсылал своего ассистента из комнаты, и стоило тому выйти – клал в нагрудный карман Моурера листок бумаги со списком последних нападений и арестов. Во время одного такого визита врач сказал ему: «За вами следят, прошли до моего дома. Я больше не могу принимать вас».

Но они продолжали видеться. Моурер предложил новую схему, по которой каждую среду в 11:45 они «случайно» оказывались в соседних кабинках общественного туалета под Потсдамской площадью. Они никогда там не заговаривали друг с другоми выходили из разных выходов, чтобы следящие за ними не могли ничего заподозрить. Но врач бросал при этом на пол записки, а Моурер их поднимал: он все еще собирал информацию о преследуемых. Когда евреи спрашивали у него совета, что же делать, он отвечал без тени сомнения: «Выбирайтесь отсюда скорее». Он даже давал прислушавшимся карту границы между Германией и Чехословакией.

Несмотря на растущее напряжение, Моурер не утратил полностью чувство юмора. В Ассоциации иностранной прессы была традиция каждый июнь устраивать обед для германского министра иностранных дел, где тот говорил о своей политике. Поскольку в июне 1933 г. нацисты все еще гневались на Моурера и бойкотировали эту организацию, члены Ассоциации вместо этого устроили обед для дипломатов. К удивлению журналистов, кроме иностранных послов прибыли двое из приглашенных немецких официальных лиц: президент Рейхсбанка Шахт и Генрих Сам, мэр Берлина, знаменитый своим выдающимся ростом (6 футов 6 дюймов).

Когда Моурер встал, чтобы всех поприветствовать, он сделал вид, что не справляется с немецким языком.

– В этой стране, где мы так счастливы находиться…. В смысле, были счастливы… что некоторым из нас пришлось искать передышки… то есть отпуска… за границей, – начал он говорить, «поправляя себя» так поспешно, что послы начали громко смеяться. Разгневанный Шахт потребовал, чтобы ему позволили ответить. Он заявил, что иностранная пресса обязана излагать факты, а не мнения, намекая, что именно из-за последних в остальном мире так косятся на Германию. Моурер поблагодарил его в том же ироничном юмористическом ключе, в котором и начал, сказав, что он рад, что Шахт так ценит американскую журналистику, справедливо прославившуюся именно отражением фактов. Вновь дипломаты хихикали, а Шахт дымился от ярости.

Нацистам было явно не смешно, и Моурер чувствовал, что они все более недовольны. В июле полковник Фрэнк Нокс, издатель Chicago Daily News, прибыл в Берлин, все еще сомневаясь в правдивости некоторых историй, которые присылал отсюда его корреспондент. Но к своему отъезду он уверился в двух вещах: в том, что Моурер был прав относительно происходящего кошмара, и в том, что пора отзывать своего корреспондента. Он сообщил Моуреру, что хочет перевести его в Токио, поскольку убежден, что нацисты могут причинить ему физический вред.

Моурер не хотел уезжать, но согласился, что если он не уедет сам, то его все равно вышлют. Он также был очень прям в разговоре на этот раз и не скрывал ненависти к новым властям Германии. Когда у него был шанс на разных встречах поговорить с Доддом, Моурер начал развивать тему жестокости нового режима, но столкнулся с тем, что новый посол крайне осторожен и считает собеседника слишком эмоционально относящимся к теме. После одного такого обеда у Додда посол отметил в своем дневнике: «Я к концу чувствовал, что Моурер не менее воинственен, чем нацисты, но я мог понять его точку зрения».

Нежелание Додда принимать точку зрения Моурера на происходящее в Германии привела к тому, что корреспондент расценил назначение нового посла как «удар по свободе». Это была резкая формулировка, но Моурера можно понять, если сравнить поведение Додда со все большей дерзостью более опытного Джорджа Мессерсмита. Генеральный консул яростно протестовал против нарушения прав любых американцев, включая журналистов, и в результате сформировал с ними очень прочные связи.