Гитлерленд. Третий Рейх глазами обычных туристов

Пытаясь найти нового посла для работы в Берлине, Рузвельт давал понять, что он намерен работать в сторону всемирного разоружения. 16 мая он обратился к мировым лидерам, призывая избавиться от всего наступательного вооружения и отказаться от участия в наступательных войнах. На следующий день Гитлер выступил в рейхстаге с собственной речью «о мире». Он назвал предложение американского президента «лучом надежды для всех, кто хочет сотрудничать в деле сохранения мира», и сказал, что его страна «готова отказаться от наступательных вооружений и распустить всю армейскую структуру», если соседи сделают то же самое. Война – «бесконечное безумие», добавлял он, призывая закончить со старой враждой и утверждая, что Германия готова жить в мире со всеми.

«Эта речь – лучшее из всего, что сделал Гитлер, насколько мне известно», – писал после этого Лохнер своей дочери Бетти. Он руководил масштабным освещением данной темы в Associated Press и 28 мая, когда писал это письмо, все еще сохранял оптимизм относительно происходящего. Он добавил, что нацисты бы сами пришли в ярость, если бы такую миротворческую речь произнес любой прежний канцлер Веймарской республики. «Вот что самое интересное в диктатурах: как только идет речь о внешней политике, они становятся мирными ягнятами… им приходится прилагать столько усилий, чтобы удержать власть внутри страны, что они избегают любых конфликтов с другими государствами. Вполне очевидно, что Гитлер не хочет войны».

Но Лохнер не был совсем уж легковерным человеком. «Другой вопрос, реально ли избежать войны, когда военные традиции глубоко укоренились в народе. Германия, если уж честно, выглядит как военный лагерь», – писал он, имея в виду множество нацистов в униформе, иные вооруженные формирования и полицию. «Гитлер пытается объяснить, что “частные армии” – это такие безобидные теннисные команды».

Несмотря на то что речь Гитлера получила скорее позитивный отклик, отношения с Германией не стали для Рузвельта меньшей проблемой, особенно с учетом того, что он так и не нашел никого подходящего на должность посла. Но он очень оживился, когда чуть позже, 7 июня, секретарь по коммерции Дэниэль Роупер предложил кандидатуру своего друга Уильяма Э. Додда. Тот был профессором истории в Чикагском университете, специализировавшимся на «Старом Юге». Додд родился в Северной Каролине, учился в Политехническом институте в Вирджинии, а затем отправился работать над докторской диссертацией в Лейпцигском университете. Додд, которому было 63 года, был рьяным демократом, «в полном американском смысле этого слова», отмечал другой историк, Чарльз Берд. Берд также добавлял, что Додд был баптистом и верил в «разделение Церкви и Государства, свободу вероисповедания и свободу совести».

Уже на следующий день Рузвельт позвонил Додду в его кабинет в Чикагском университете.

– Я хочу узнать, не могли бы вы оказать правительству большую услугу, – сказал он удивленному профессору. – Я хочу, чтобы вы отправились в Германию в качестве нашего посла.

Когда Додд оправился от первоначального шока, он попросил времени, чтобы обдумать предложение.

– Два часа вас устроят? – настаивал Рузвельт. Он добавил, что уверен, что немецкое правительство не будет возражать против его книги о Вудро Вильсоне или других сочинений. – В той книге вы выступаете как либерал и ученый, а ваш опыт исследований в немецком университете – основная причина моего желания видеть вас на этом посту. Это сложная работа, в которой может очень помочь ваш культурологический подход. Я хочу, чтобы американский либерал в Германии стал примером для всех.

Додд быстро позвал жену и поговорил с университетским руководством, но он уже не сомневался, что ответит. Внезапно ему предложили поучаствовать в созидании истории, а не просто понаблюдать за ней. Кроме того, как указала позже его дочь Марта, звонок президента разбудил в его душе «почти сентиментальную ностальгию по Германии его юности, стране, что открыла ему великие культурные горизонты, смягчила его сердце добротой и щедростью своего народа, простого и образованного». Додд критиковал суровые условия Версальского мира, когда об этом было еще не принято говорить, и он восхищался попытками политиков Веймарской эпохи построить настоящую демократию.

Хотя и Рузвельт, и новый посол надеялись, что культурный, либеральный, демократический представитель Америки может улучшить отношения с Германией, они также понимали, что чудес ждать не приходится. 16 июня, во время ланча в Белом доме, президент говорил о торговых и финансовых вопросах, а затем перешел к теме евреев. «Немецкие власти отвратительно обращаются с евреями, и евреи в нашей стране крайне обеспокоены, – сказал он. – Но это все-таки не задача нашего правительства. Мы можем что-то сделать только для американских граждан, которые могут оказаться жертвами».