— Горбачев сказал Лукьянову, что он предатель, в резкой форме спросив его, почему тот не собрал Верховный Совет, не встал рядом с Ельциным? Лукьянов стал представлять дело так, что он чуть ли не организовал сопротивление ГКЧП, но Горбачев, указав на дверь, оборвал его: «Иди, посиди там. Тебе скажут, в каком самолете ты полетишь!»
Я принял Лукьянова и Ивашко в присутствии Руцкого и Силаева. Я спросил, почему они бездействовали оба, особенно Лукьянов. Почему он ничего не сделал? Лукьянов стал несвязно оправдываться. Я задал вопрос, почему он сессию на неделю отложил. Ведь было же достаточно одного слова, чтобы эта затея рухнула. В общем, никаких вразумительных объяснений я от него не услышал. После моего возвращения в Москву Лукьянов добивался встречи. Но она так и не состоялась. Откровенно говоря, я пришел впоследствии к мысли, что встречаться мне с ним не имеет смысла. Хотя попытки были добиться со мной встречи — настоятельнейшие.
Прощание с «Зарей»
Я видела из окошка своей комнаты, как в дом к Горбачеву вошли члены российской делегации. Было уже поздно, темно. О Язове и других мы знали, что они в гостевом доме, и чуть ли не под арестом и никуда выйти не смогут, особенно это стало ясно после приезда россиян.
Горбачев и россияне сидели в гостиной, им туда повара носили чай, а потом, после переговоров, Горбачев стал собираться в Москву. Повара спешно собирали продукты в дорогу. У нас, горничных, в холодильной камере хранились четыре цветочных букета, из них мы смастерили три. И когда услышали, что М.С. Горбачев выходит из дома, мы с горничной Кузьмачевской вышли и вручили цветы дочери М.С. Горбачева — Ирине, она нас очень благодарила. Затем спустилась Раиса Максимовна и Михаил Сергеевич, мы им тоже вручили цветы, они нас благодарили, говорили что-то хорошее. Раиса Максимовна выглядела усталой, но она уже сама двигалась и говорила. У детей вид был сонный, они уже легли спать, но их разбудили. Настя — младшая, спросила, почему ей цветов не дали, но мы сказали, что больше цветов нет.
Фото Ю. Лизунов ⁄ ТАСС.
В это время россияне стояли на улице. Когда Горбачев вышел, все стали садиться в машины. Еще я видела Примакова, он переговаривался с Раисой Максимовной, интересовался, где та сядет в машине.
Когда все машины уехали, мы собрали вещи семьи президента, погрузили их в «рафик», на этой машине вслед за другими поехали повара и сестра-хозяйка, а также собачка Горбачевых.
Крючков ехал в общем кортеже, но уже не на ЗИЛе, который доставил его на «Зарю», а в обыкновенной «Волге». Радиостанция в его машине не работала. Перед тем как уехать с «Зари», Крючков сказал своим коллегам по ГКЧП, что, наверное, в Москве их всех ожидает задержание.
После прибытия на Бельбек Руцкой, руководивший эвакуацией Президента СССР, предложил лететь врозь с членами ГКЧП. Но в целях безопасности взять в президентский самолет Крючкова: «С ним-то на борту точно не собьют!»
Дежурный 9-го отдела КГБ в Крыму Александр Бондаренко отметил в журнале: «0.01 взлет».
Язов и компания заперлись в салоне и оттуда до конца полета не выходили. Вышел лишь и подсел ко мне Плеханов. «Собрались трусливые старики, ни на что не способные», — сказал он в сердцах. — Попал я, как кур в ощип».
Я пытался его утешить, но в ответ он сказал: «Нас сейчас, наверное, в аэропорту арестуют…»
А в самолете президента царила праздничная атмосфера. Пили вино, звучали заздравные тосты. Но это не мешало внучкам Горбачева спать, свернувшись калачиком.
Крючков понуро сидел в хвостовом отсеке под пристальным оком охраны. В середине полета его сморил сон.
«Как только самолет произвел посадку, появились мощные охранники с автоматами наготове, — пишет в мемуарах Крючков. — Мимо меня прошли Бакатин, Примаков и как-то подчеркнуто вежливо попрощались со мной, пожелав всего хорошего. Из самолета вывели не сразу, подождали, пока завершится церемония, связанная со встречей Горбачева. Провели к машине санитарного типа и там объявили о моем задержании. Сделал это Степанков — Генеральный прокурор России».
Пройдет совсем немного времени, и Крючков из заключения пошлет вежливому Вадиму Бакатину, занявшему его кресло в КГБ СССР, покаянное письмо, в которое, опережая следствие и суд, впишет категорично дезавуирующую все последующие заявления и уверения строчку: «Какими бы намерениями ни руководствовались организаторы государственного переворота, они совершили преступление».