Главная улица

Кэрол начала прямо бояться Вайды, которая всю свою дремавшую до замужества страсть перенесла теперь на войну и стала крайне нетерпимой. Когда Кэрол, тронутая стремлением Рэйми к героике, пыталась тактично высказать это, Вайда отвечала ей как дерзкому ребенку.

Частью добровольно, частью по призыву пошли в армию сыновья Лаймена Кэсса, Нэта Хикса, Сэма Кларка. Но большинство солдат были сыновья неизвестных Кэрол немецких и шведских фермеров. Доктор Терри Гулд и доктор Мак-Ганум стали капитанами санитарной службы и стояли в лагерях в Айове и Джорджии. Они были единственными, кроме Рэйми, офицерами из округа Гофер-Прери. Кенникот хотел отправиться вместе с ними, но все врачи города, забыв о своем профессиональном соперничестве, собрались на совет и решили, что ему следует остаться работать на благо города, пока его не призовут.

Кенникоту было теперь сорок два. Он был единственный сравнительно молодой врач на восемнадцать миль кругом. Старый Уэстлейк, любивший, как кошка, тепло и покой, с трудом выезжал на ночные вызовы и подолгу рылся в коробке с воротничками, разыскивая свою старую военную розетку.

Кэрол и сама не знала, как бы она отнеслась к уходу Кенникота на войну. Конечно, она не была спартанкой. Она знала, что он не перестал думать об этом, когда занимался своими повседневными делами или бросал замечания о погоде. Она одобряла его и чувствовала к нему большую привязанность – и жалела, что это была только привязанность.

Саю Богарту война дала возможность разыгрывать из себя героя. Это был уже не тот необузданный мальчишка, который сидел на чердаке и рассуждал о заносчивости Кэрол и о тайнах деторождения. Ему было девятнадцать лет. Он был высокий, широкоплечий, деловитый малый, «парень что надо», знаменитый умением пить пиво, бросать кости, рассказывать пикантные истории и задевать девиц, проходивших мимо аптеки Дэйва Дайера, перед которой он вечно торчал. Лицо у него было розовое, как персик, и в то же время прыщавое.

Сай возвещал на всех перекрестках, что, если вдова Богарт не отпустит его, он все равно убежит и запишется в добровольцы без ее разрешения. Он кричал, что ненавидит «всех этих подлых гуннов». Честное слово, если ему удастся проткнуть штыком хоть одного жирного фрица и научить его порядочности и демократизму, он умрет спокойно. Сай стяжал себе большую славу тем, что избил фермерского мальчика по имени Адольф Похбауэр за то, что тот происходил от «гнусных немцев»… Это был тот самый Похбауэр, которого впоследствии убили в Арденнах, когда он пытался дотащить до окопов союзников тело своего капитана-янки. Сай Богарт тогда все еще жил в Гофер-Прери и собирался на войну.

II

Кэрол повсюду слышала, что война вызовет коренную ломку психики, облагородит и возвысит все, начиная от семейных отношений и кончая национальной политикой. Она хотела радоваться этому, но только не замечала никаких изменений. Она видела, что женщины отказываются от бриджа, готовят перевязочные средства для Красного Креста и смеются над тем, что им придется обходиться без сахара. Но, работая, они говорили не о Боге и душах людских, а о нахальстве Майлса Бьернстама, о скандальной интрижке Терри Гулда с дочерью фермера четыре года назад, о том, как варить капусту и переделывать кофточки. Их разговоры о войне касались только ужасов. Кэрол сама усердно работала вместе с другими, но не могла, подобно миссис Лаймен Кэсс и миссис Богарт, напитывать бинты ненавистью к врагам.

Она жаловалась Вайде:

– Молодые делают дело, а старухи сидят тут, только мешают и брызжут ненавистью, потому что больше ни на что не способны.

Но Вайда обрушилась на нее:

– Если в вас нет чувства благоговения, то по крайней мере не упрямьтесь и не дерзите в такое время, когда умирают люди. Многие из нас… отдали так много, и сделали это с готовностью. Во всяком случае, мы требуем, чтобы вы, другие, не острили на наш счет!

За этим следовали слезы.

Кэрол желала поражения прусскому самодержавию. Она убедила себя, что Пруссия – единственная деспотия в мире. С волнением смотрела она в кино, как в нью-йоркской гавани войска грузятся на транспорты. Но ей стало не по себе, когда Майлс Бьернстам, которого она встретила на улице, проворчал:

– Как делишки? У меня – прекрасно: купил двух новых коров. Ну что, сделались вы патриоткой? А? Уж теперь пойдет демократизм – демократизм смерти! Так во всякой войне, со времен Адама, рабочие выходили друг на друга ради вполне благих целей, указанных хозяевами. Но я поступаю умнее. У меня ума хватит: я и слышать не желаю о войне!