Главные песни XX века. От Диксиленда до хип-хопа

К моменту его музыкального дебюта, вышедшего в конце 1967 года альбома Songs of Leonard Cohen, рок уже был вполне серьезен, уже вышли и дилановские Highway 61 Revisited и Blonde on Blonde, и битловский Sgt. Pepper, и Velvet Underground and Nico, и The Sounds of Silence Саймона и Гарфанкеля. У Коэна за спиной зато были несколько поэтических сборников и романов, заставивших критиков говорить о нем как о новом серьезном голосе в англоязычной литературе его родной Канады. Его песенное наследие чисто количественно не так уже и велико – за более чем полвека работы в музыке он записал всего полтора десятка студийных альбомов. Но среди его песен есть настоящие жемчужины, вошедшие в золотой канон рок-музыки. Тут и пронзительная лирика (“Suzanne”, “I’m Your Man”, “So Long, Marianne”, “A Thousand Kisses Deep”), и едкий социально-политический комментарий (“The Future”, “First We Take Manhattan”, “Democracy”) и, наконец, его собственная эпитафия-завещание “You Want It Darker”, увидевшая свет за 19 дней до его кончины.

Однако только одна песня Коэна может претендовать на то, чтобы войти в число главных песен века, и это, конечно, “Hallelujah”. И не потому, что она лучше других. И не потому – во всяком случае, не только потому, что она, безусловно, самая популярная и самая известная из коэновских песен. А потому, что в ней поэт ведет трудный, болезненный разговор с Богом, ищет ответы на мучительные главные вопросы: нужен ли он Богу, и соответственно людям, со своими песнями, можно ли ставить на одну доску любовь и веру, и, наконец, самый сакраментальный: что есть Бог? И пусть далеко не все те, кто слушает “Hallelujah” и, ритмично подпевая, раскачивается в такт плавному течению ее мелодии и завораживающему баритону певца, в полной мере осознают смысл коэновских строк, это все равно великая песня. Великая потому, что жизнь, пусть и не сразу, дала ему ответ на эти вопросы. “Hallelujah”, песня о любви, о вере, о разочаровании и вновь о вере, больше других песен Коэна, нашла отклик в мире, срезонировала с миллионами людей, стала самой знаменитой его песней и в многочисленных интерпретациях других, самого высшего уровня артистов вскрыла свои потаенные до поры до времени смыслы. Самая непростительная ошибка – воспринимать “Hallelujah”, обманувшись прямолинейностью названия, всего лишь как славословие, слепо-благоговейное восхваление Бога.

Песня выстроена вокруг истории библейского царя Давида, знавшего «тайную песнь» (secret chord) и сыгравшего ее на арфе, чтобы ублажить Бога, который к музыке оказался равнодушен (But you don’t really care for music, do ya?). В то же время Давид, автор многочисленных псалмов, воспылал любовью к увиденной им купающейся на крыше нагой красавице Вирсавии (You saw her bathing on the roof). Любовь оказалась роковой, Вирсавия украла у Давида и его сына трон (she broke your throne), воцарив на царство собственного сына, а самого Давида оставив только с восхвалением Бога (And from your lips she drew the Hallelujah). Он повержен и разбит, и имя Божье упоминает всуе (You say I took the name in vain). Но он и имени даже не знает, а если бы и знал, то что с того? (I don’t even know the name/But if I did, well really, what’s it to you?) Свет есть в каждом слове (There’s a blaze of light in every word), и, в конце концов, неважно, поешь ли ты святую или изломанную Алилуйю (It doesn’t matter which you heard/The holy or the broken Hallelujah).

А в одном из последних куплетов, в студийную запись не включенных, он даже бросает упрек Богу: «Были времена, ты объяснял мне, что происходит, но теперь я в неведении» (There was a time you let me know/What’s really going on below/ But now you never show it to me, do you?) И, более того, даже осмеливается усомниться в его существовании, ибо та боль, которую приносит любовь – может ли эта боль быть божественной?

Быть может, над нами и есть Бог,
Но все, чему научила меня любовь:
Обидь того, кто обидел тебя.
И крик, который ты слышишь в ночи, —
Не крик того, кто увидел свет.
Это холодная, изломанная Аллилуйя.