Глаз тигра. Не буди дьявола

В невысоких и хаотично пляшущих волнах плотик вдруг снова подхватило, высоко подбросило, и Себастьян вдруг увидел землю, да так близко, что можно было рассмотреть четкие очертания пальм, вытянувших от ветра в одну сторону свои мечущиеся, словно в панике, ветви. Он увидел сероватый в утренних сумерках, низкий берег, а за ним, чуть подальше, поднималась водянисто-голубая полоска возвышенности.

Но все это мало его успокоило, поскольку он вдруг увидел впереди приближающийся риф. Злобно рыча сквозь белую пену, риф обнажил навстречу свои черные зубы. Волны бросались на эти зубы – это их удары были похожи на пушечные выстрелы – и, разбиваясь, низвергались каскадами в довольно спокойную лагуну. И плотик с людьми несло прямо на острые зубы.

– Флинн, – прохрипел он. – Флинн, ты слышишь меня?

Но тот даже не пошевелился. Глаза его неподвижно смотрели в небо, и только едва заметное движение грудной клетки говорило о том, что он дышит и, следовательно, еще жив.

– Флинн… – Себастьян освободил его когтистую руку, вцепившуюся в деревянную рейку настила. – Флинн!

Тот повернул голову к Себастьяну, моргнул, открыл было рот, но не проронил ни звука.

На плотик обрушилась еще одна волна. На этот раз ее холодный, злобный напор взбодрил Себастьяна и прибавил ему немного сил, совсем было уже иссякших. Он помотал головой, стряхивая воду.

– Земля, – прошептал Себастьян. – Земля, – повторил он.

Флинн ответил ему тупым, безразличным взглядом.

До рифа оставалось еще две линии прибойной волны, вот он снова показал свою зубчатую спину. Держась только одной рукой за доски обшивки, Себастьян достал из ножен охотничий нож, кое-как обрубил крепящий его к палубе страховочный леер. Протянул руку и обрезал леер Флинна, размокший так, что его пришлось отчаянно пилить. Покончив с этим, он, прижимаясь животом к палубе, пополз к Мохаммеду, добрался и освободил его тоже. Маленький африканец уставился на него налитыми кровью глазами на морщинистом обезьяньем личике.

– Плыви, – прошептал Себастьян. – Сейчас ты должен плыть.

Он снова вложил нож в ножны и попытался переползти через Мохаммеда и добраться до араба, но следующая волна подхватила плот, поднялась под ним, словно почувствовала толчок земли, да так круто, что на этот раз плот перевернулся, и они посыпались с него в неистово бурлящую вокруг рифа воду.

Себастьян шлепнулся о воду всем телом, поэтому погрузился неглубоко и скоро выскочил на поверхность. Перед ним на расстоянии вытянутой руки из воды показался Флинн. Страх смерти вызвал и в нем новый прилив сил, и он мертвой хваткой вцепился обеими руками в Себастьяна. Волна, перевернувшая плот, перекатилась через риф, накрыв его полностью, и там, где только что торчали черные клыки, теперь ходила покрытая пеной вода. А в ней плавало все, что осталось от плота, разбитого вдребезги о камень рифа. На одном из обломков виднелся все еще привязанный к нему, изуродованный труп араба. Флинн с Себастьяном в крепком объятии прижались друг к другу, и следующая волна, идущая совсем близко за первой, подняла их и швырнула через не успевшие обнажиться зубцы. Вот так, обнявшись, они понеслись вниз с такой скоростью, что душа у обоих ушла в пятки, но волна успела-таки перенести их над рифом, который мог покрошить их на мелкие кусочки, дальше и швырнула в спокойную лагуну. А с ними заодно и маленького Мохаммеда, и все остальное, что осталось от плота.

Поверхность лагуны была покрыта толстым слоем нанесенной ветром пены, прямо как шапка над кружкой хорошего пива. И когда все трое, по пояс в воде, спотыкаясь и падая, поддерживая друг друга за плечи, вышли на берег, белая пена сплошь покрывала их с ног и до головы. Они были похожи на трех пьяных снеговиков, вернувшихся домой после долгого ночного загула.

18

Мохаммед сидел на корточках рядом с кучкой мадафу – блестящих зеленых кокосовых орехов. Ими был усыпан весь берег – штормовой ветер изрядно отряс кокосовые деревья. С лихорадочной скоростью африканец работал охотничьим ножом Себастьяна и бормотал сам с собой, шевеля распухшими, потрескавшимися губами на покрытой инеем морской соли физиономии, он ковырял белый, волокнистый материал скорлупы до тех пор, пока не добирался до полости ореха, наполненной белым кремом и шипучим кокосовым молочком. И тогда мадафу из его рук переходил либо в руки Флинна, либо Себастьяна. С отчаянием он секунду смотрел, как, запрокинув голову и зажмурив глаза от удовольствия, двое белых людей по очереди пьют это молочко, как при каждом глотке ходят на горле их кадыки, а струйки молока сбегают из уголков рта к их подбородкам, потом брал новый кокос и принимался трудиться дальше. Он успел вскрыть уже целую дюжину кокосов, прежде чем эти двое насытились, и только тогда приставил к губам следующий кокос, застонав от наслаждения.

Потом они улеглись спать. С животами, наполненными сладким, густым молоком, они откинулись на песок и проспали остаток дня и всю ночь, а когда проснулись, ветер стих, хотя море еще не успокоилось, продолжая бомбардировать коралловый риф прибойной волной.