Глаз тигра. Не буди дьявола

– Бесполезно, бвана. Они не двинутся с места, – доложил мичману Проусту сержант-аскари.

– Это еще почему?

– Все говорят, на корабль напустили злые чары. И сегодня они туда не пойдут.

Проуст оглядел огромную массу чернокожих людей. Шеренга за шеренгой, в наброшенных на плечи звериных накидках, с угрюмыми, замкнутыми лицами, они сидели на корточках между шалашами и пальмами.

Два моторных катера уже стояли у илистого берега острова, готовые везти рабочих на крейсер «Блюхер» отрабатывать дневную смену. Обслуживающие катера немецкие матросы с любопытством наблюдали, чем закончится этот молчаливый бунт, и мичман Проуст кожей чувствовал их пристальное к себе внимание.

Проуст был в том возрасте, когда человек еще непоколебимо верит в свою смекалку, в достоинство и благородство старших и в прыщи. Другими словами, от роду ему было всего девятнадцать лет.

Мичману было совершенно ясно, что эти дикари затеяли свои штучки единственно для того, чтобы унизить его, Проуста. Для него это был выпад, направленный лично против него, чтобы подорвать его авторитет.

Он поднес правую руку ко рту и принялся задумчиво обкусывать ногти. Торчащий на горле кадык двигался в полном согласии с работающими челюстями. Вдруг до него дошло, чем он сейчас занимается. С этой дурной привычкой Проуст давно пытался бороться – вот и сейчас отдернул пальцы, заложил обе руки за спину, в точности подражая капитану Отто фон Кляйну, которым безмерно восхищался. Он был глубоко уязвлен, когда на просьбу разрешить ему отпустить бороду, как у капитана фон Кляйна, лейтенант Кайлер ответил грубым хохотом.

Проуст уткнул голый подбородок в грудь и принялся мрачно вышагивать по чистой прогалинке над илистым берегом взад и вперед. Сержант-аскари почтительно ждал, когда мичман Проуст примет решение, за спиной сержанта выстроились его подчиненные.

Можно, конечно, послать один катер обратно на крейсер и доставить сюда комиссара Флейшера. В конце концов, это его, герра Флейшера, шаури (Проусту нравилось употреблять разные забавные словечки на суахили, как это делают в Африке старые служаки). Однако он понимал, что звать на помощь Флейшера – значит признать собственную несостоятельность, неспособность справиться с ситуацией. Комиссар Флейшер станет над ним насмехаться… этот Флейшер вообще имел все возрастающую склонность подсмеиваться над мичманом Проустом.

«Нет-нет, – думал он, покраснев так, что красные пятнышки на его лице стали почти не видны, – посылать за этим жирным индюком я не стану». Проуст остановился и обратился к сержанту:

– Передай им… – начал он и неожиданно пустил петуха. – Передай им, – повторил он, сделав над собой усилие, и голос снова обрел солидный гортанный рокот, – что я очень серьезно отношусь к этой проблеме.

Сержант отсалютовал, эффектно исполнил поворот кругом, громко при этом топая, и, повысив голос, перевел для всех послание мичмана Проуста на суахили. Темные ряды рабочих не продемонстрировали ни малейшей реакции, там и бровью никто не повел. Матросы с катеров оказались людьми более отзывчивыми. Один даже засмеялся.

Кадык мичмана Проуста подскочил вверх, уши поменяли цвет на бордовый.

– Передай им, что это бунт!

Последнее слово снова прозвучало несколько пискляво, и сержант не сразу подобрал подходящее на суахили. Тогда он удовлетворился более сдержанной формой перевода:

– Бвана Херон[57] очень сердится.

Хероном Проуста прозвали за остренький нос и длинные тоненькие ножки. Однако дикари доблестно выдержали и этот аргумент.

– Передай, что я приму самые решительные меры.

«Ну вот, – подумал сержант, – он наконец сказал что-то вразумительное». И на этот раз позволил себе проявить вольность и перевел почти буквально:

– Бвана Херон говорит, что на острове много деревьев, хватит на вас на всех… веревок у него тоже хватает.

По шеренгам сидящих, как ветерок по полю пшеницы, прошел вздох, тихий и тревожный. Люди медленно повернули головы и посмотрели на Валаку.

Валака неохотно встал, собираясь ответить. Он понимал, что привлекать к себе внимание, когда речь зашла о веревках, безрассудно, но беда уже пришла, отступать поздно. На него смотрят сотни глаз, выдающих его германцу. Бвана Интамбу всегда вешает тех, на кого все смотрят.

Валака начал говорить – умиротворяющим голосом скрипящей на ветру ржавой калитки. Он говорил и говорил, стараясь попросту тянуть время.

– О чем это он? – спросил мичман Проуст.

– Он говорит про леопардов, – ответил ему сержант.

– И что он про них рассказывает?

– Говорит, что, помимо всего прочего, леопарды – это дерьмо мертвых прокаженных.

Проуст изумленно вытаращил на него глаза. Он ждал, что речь Валаки будет иметь хотя бы какое-нибудь отношение к возникшей проблеме. Мичман собрал все свое мужество и взял себя в руки.

– Передай ему, что он мудрый старик и что, я надеюсь, он сможет склонить остальных к исполнению своих обязанностей.

Сержант обратил к Валаке суровый взгляд: