Глаза Фемиды

Должен сказать, что на флоте тогда ощущался кадровый голод. Опытные речники кто погиб, кто состарился, кто и вовсе исчез. Были и такие, которых за принадлежность к белому движению или семействам бывших судовладельцев и прочих классово-чуждых к флоту и близко не подпускали из-за боязни вредительства. Надо ли говорить, что при наших с Надеждой анкетах, нам открылись самые широкие перспективы для роста. И зажили мы с ней образцовой советской семьей. Следующей зимой у нас и сынок родился, Васенька. И в навигацию мы пошли уже втроем, в одной каюте. Тогда это дело было обычное. И укачивали моего младенца не в люльке, а на иртышской волне. «Быть ему капитаном» — радовались друзья-комсомольцы. Я радовался не меньше их и тоже мечтал стать капитаном. Через несколько лет, когда Вася уже самостоятельно бегал по палубам, судьба снова мне улыбнулась. Осенью, во время подготовки пароходов к зимовке в затоне, меня, уже самостоятельного машиниста и молодого коммуниста пригласили в партком. Долго в те времена не разговаривали: «Партия направляет тебя, как надежного партийца и растущего специалиста на учебу в Ленинградский институт инженеров водного транспорта. Срок обучения — два года. Распишитесь в получении путевки. Лучшей кандидатуры у нас пока не имеется, а у вас образование в объеме гимназии». И поехал я в Ленинград, учиться на капитана. Трудно пришлось.

Зато через два года я вернулся в родной затон с дипломом инженера-судоводителя и был назначен помощником капитана. Сначала вторым, а потом и первым. Назначили бы и капитаном, да новых пароходов не настроили. А старые, купеческие, дряхлеть и разваливаться стали. Случалось, что и тонули и горели. По возросшим объемам перевозок, подвижного состава в бассейне хронически недоставало. Новые суда, конечно, строили, но за потребностью в флоте не поспевали. А в остальном — жизнь на реке размеренная, спокойная. На Север везем снасти для рыбного промысла — обратно рыбу. На Север везем лесозаготовительное оборудование — обратно ведем плоты. На Север ведем баржу со спецпереселенцами — обратно порожняк. Все шло как по маслу. Васятка рос. Надежда — при мне на судне. План перевыполняем, свой, встречный — выполняем. Топливо — бережем. И в Гос. паре на хорошем счету. Словом — живи и радуйся. Только когда все хорошо — тоже нехорошо.

Однажды зимой приглашают меня на беседу в районный отдел внутренних дел. Долго меня обо всем расспрашивали, биографию для них раз пять перписывал, анкеты заполнял. В конце концов, объявляют мне, что я для работы в органах вполне пригоден и могу писать заявление. «Помилуйте, — говорю, — Я своего согласия не давал».

- А Ваше согласие и не требуется. Вас партком рекомендует. В порядке партийной дисциплины. Не волнуйтесь — направим на курсы, подучим.

- Я от Ленинграда еще не опомнился. И планы у меня другие: с детства хочу капитаном стать.

- Ты и в органах капитаном станешь, даже еще быстрее. Человек ты решительный — такие нам нужны. Мы твои дела в тюремных архивах подняли и видим, что перед народом и партией ты ничем не замаран. — И картонную папку мне показывают с надписью: Водопьяновъ.

Разом вспомнился мне тюремный кошмар, пытки, голод, баржа смерти и побег под пулями. Зачем мне это все снова? Оставьте — мирной жизни хочу. И наотрез отказался от предложения. Вижу, что твердолобостью своей гепеушникам я не по душе пришелся. Насупились и глядят на меня исподлобья. «Ну иди, — говорят, — ленинградец. От нас не уйдешь. Кто не с нами — тот против нас. Видим, чему ты в Ленинграде научился. Надо будет к тебе поближе присмотреться и повнимательнее: как это ты из Тобольской тюрьмы сбежал. Наш заслуженный партиец, боевик, товарищ Крыськов не сумел вырваться, а ты вот сумел. Шустрый какой. Подозрительно это. Свободен, пока. А мы тут о тебе, как следует, подумаем. Станешь ты у нас капитаном — вся жопа в ракушках. И не дергайся — разговор окончен».

Многозначительное ЛЕНИНГРАДЕЦ в устах чекиста прозвучало как приговор: после убийства Кирова по всей стране раскручивалось ленинградское дело, и шли аресты подозрительных. Под это колесо нечаянно попал и я. Но забрали меня не сразу: дали досыта помучиться ожиданием. Перед самой навигацией, когда я уже стал надеяться, что беду пронесло, наступила моя очередь. Арестовали, как это обычно делалось — ночью. По дороге неторопливо избили — и в камеру, к таким же, как я. Стал я ожидать обвинения или хотя бы вызова на допрос, но про меня как забыли. Что-то у них там с обвинением не склеилось или другие дела замучили. Так просидел я побольше года в неизвестности и думал, что не выдержу — сойду с ума. Временами казалось, что снова я у белых в плену. Очнусь — вокруг те же мои товарищи, рабочие и крестьяне, но часовой у двери — с красной звездой. И только в этом одном разница. А расстрелы так же, чуть ли не каждую ночь. Не раз вспоминался мне Водопьянов: «Сопротивляйся — и победишь!». И снова мне повезло. В НКВД власть переменилась и многих вчерашних чекистов самих расстреляли. А таких как я, сидевших без обвинения, Лаврентий Павлович велел выпустить.