Глаза хаски

«Так нечестно, – подумал я. – Я убежал без спросу, чтобы с тобой повидаться, сам знаешь, что будет, если папа узнает, куда я ходил. Я твой брат, ты не имеешь права со мной так разговаривать. Я не хотел тебя обидеть, я не знал, что тебе неприятно об этом говорить. Ну, прости меня. Голубой? Наркоман? Ты о чем вообще? Я не хотел тебя обидеть».

Но сказал я только:

– Лучше я пойду.

И ушел.

9

– Ты вчера не ужинал, – сказала мама, когда я спустился завтракать.

– Плохо себя чувствовал, но сейчас уже прошло. Все в порядке.

– Точно? Чтобы ты да не поужинал… Можешь сегодня пропустить школу.

– Да нет, правда, мам, все хорошо, – и я обнял ее, крепко-прекрепко. В нашей семье особо не целуются и не обнимаются. Поэтому она удивилась.

– Ты чего это? Что за приступ нежности? Точно хочешь в школу пойти?

– Да, мам, точно, – закатив глаза, сказал я. Я и вправду лучше пошел бы в школу, чем остался дома. Мне нужно было чем-то занять голову, хоть бы и математичкой с ее математикой.

В школе я вел себя хуже некуда. Боялся, что Мариано заметит, что я не в себе, и начнет доставать вопросами, пока не возьмет измором, как обычно.

Мне нужно было спокойно обдумать кое-что, что не давало мне покоя с вечера. Если Эсекьелю плевать на меня, почему мне должно быть не плевать на него? В конце концов, у меня и брата-то считай никогда не было. Я полжизни прожил без него и дальше проживу. И мне неинтересно, СПИД там у него или еще что. По мне, так пошел Эсекьель далеко и надолго.

10

– Партию?

Так всегда было. Отец подходил и скорее приказывал, чем спрашивал: «Партию?». Я отвечал: «Да, папа». Чем бы я ни был занят в тот момент – делал уроки, играл или смотрел телевизор, – я все бросал и шел к отцу в кабинет играть в шахматы.

«В здоровом теле здоровый дух» – такой у него был девиз по жизни. Он заставлял меня заниматься спортом, играть в шахматы (минимум раз в неделю) и подолгу мучил классической музыкой. Сам он музыку обожал, особенно Вагнера, и хотел привить эту любовь и мне.

Не получилось. Если не считать Баха, Моцарта и сонат Бетховена, часы, когда я обязан был сидеть и слушать музыку, больше походили на пытку, чем на удовольствие.

– Шах и мат. Давно я у тебя так быстро не выигрывал. Тебя не узнать.

– Просто… ты очень хорошо играл, папа.

– Ты мне не ври. Я сам тебя учил, вижу, что ты не сосредоточен, – и он нахмурился.

В такие моменты кажется, что каждая секунда длится вечность, а я проклинаю себя за отсутствие буйной фантазии.

– Я просто… думаю про свой день рождения.

– День рождения? Так до него еще три недели, – он засмеялся. – А в школе все нормально?

Я ответил – да. Не помню, про что мы дальше говорили, но я оказался в выгодном положении. Я всегда хорошо учился, школа была одним из немногих мест, где мною можно было гордиться. Да, я не помню, чем закончился разговор. Но, зная моего отца, могу сказать наверняка: он назначил мне новую партию на следующий день.

11

В те дни мне начал сниться кошмар, который потом преследовал долгие годы.

Путник, изнемогая от жажды, бредет по пустыне и видит тень хищной птицы, а саму птицу не видит. Когда он поднимает глаза, его слепит солнце. Он видит только грозную тень: она кружит, и круги всё сужаются и сужаются, всё ближе и ближе.

12

В воскресенье к нам приехала бабушка, это я хорошо помню.

У нее был дом за городом и квартира в Баррио-Норте – в квартире она жила, когда за чем-нибудь приезжала в город. Раз в месяц мы ездили к ней на выходные.

Я очень любил к ней ездить. Рано вставать и помогать доить коров. Кататься верхом и рвать яблоки.

Бабушка редко бывала в городе по выходным. Старалась приезжать в будни и в тот же день возвращаться домой.

По средам она встречала меня после школы и вела обедать. Но всегда торопилась обратно.

– Я уже стара водить по пробкам, – посмеивалась она. – Лучше уж пораньше смоюсь, завтра рано вставать.

В воскресенье не успела она прийти, как отец учинил ей допрос: почему она вдруг приехала, как себя чувствует, всего ли ей хватает, и все такое. Бабушка терпела-терпела, а потом ответила в том духе, что она вроде как взрослая, и нечего ей такие вопросы задавать, и вообще она думала, что может приезжать к нам, когда захочет. Отец онемел, и мы с мамой тоже: я впервые видел, чтобы кто-то так разговаривал с отцом и чтобы тот потерял дар речи. В ту минуту я полюбил бабушку немного сильнее, чем раньше.

* * *

Мы пообедали – курица с травами, фрукты, что-то еще. Говорили о том, о чем обычно говорят на таких обедах: о погоде, о школе, о прошлых каникулах, о будущих.

Я во все глаза смотрел на бабушку – никак не мог перестать удивляться, что она отбрила отца. После кофе мы перешли в гостиную и разговаривали там, а потом бабушка встала и вышла в сад.

Некоторое время я смотрел из окна своей комнаты, как она сидит на каменной скамейке в тени сосен, и наконец решился спуститься к ней.

– Твой отец так удивился, что я приехала в воскресенье пообедать, а сами всегда меня одним и тем же кормите – курицей с травами!