Глаза колдуна

– Я не хочу, чтобы ты пострадала, – говорит он, пока Шон мечется по кухне в поисках алкоголя. – Если тебе так хочется нас спасти, мы найдем себе другую ведьму, хорошо?

– Весь мир вокруг меня сходит с ума, меня окружают одни бессмертные, а я все еще ничего не знаю о самой себе! – плачет Клеменс. – Я думала, неприступный мистер Атлас следует за мной по пятам только потому, что я нужна ему, что я смогу ему помочь, а теперь что? Оказывается, я сама себе все придумала? Кто я такая? Что со мной не так?

– Вот, – расторопный Шон находит то, что нужно, и ставит перед девушкой граненый стакан с янтарной жидкостью. Кубик льда, добытый из морозильника, сиротливо плавает в толще виски.

– Выпей, – требует Теодор, и Клеменс, подняв заплаканное лицо, горько усмехается.

– Лекарство от мистера Атласа. Панацея от всех болезней.

– Пей, – повторяет он. – Станет легче. А потом тебе придется поспать.

Она трет щеку тыльной стороной ладони и хватает дрожащими руками стакан. Под бдительным присмотром двух бессмертных опрокидывает в себя алкоголь – и тут же икает, подавившись горечью.

– Отвратительно, – резюмирует девушка. Она краснеет и размякает, и уставшее тело, уже сутки лишенное сна, разом отказывается ее слушаться. Клеменс сползает со стула, и Шон еле успевает подхватить ее.

– В спальню, – одними губами говорит Теодор.

Вдвоем они уносят девушку в ее комнату, едва управившись на неудобной лестнице. Атлас проклинает ступеньки, что всегда служат препятствием пьяным ногам. Кое-как Клеменс оказывается у себя. Шон укладывает ее на кровать и укрывает одеялом, так что Теодор, наблюдающий за этим, ловит себя на дежавю. Клеменс определенно дочь своей матери.

Мальчишка выходит первым, а Теодор, застряв в дверях, оборачивается, чтобы взглянуть на Клеменс. Спящей она нравится ему гораздо больше.

– Эй, – слабо зовет она, когда Атлас уже хватается за ручку двери. Он оборачивается и натыкается на ее пронзительный взгляд. – Тебя не достало все это?

Чтобы понять ее, Теодору приходится вернуться в комнату, подойти к кровати и присесть. Клеменс говорит очень тихо, голос ее хрипит и ломается на твердых звуках.

– Все, кто тебя окружают, рано или поздно уходят из жизни. Тебя не достало провожать близких?

– Достало, – тихо отвечает Теодор. – Ты не представляешь себе, насколько.

Клеменс вынимает руку из кокона, в который ее укутал Шон, и тянется к Теодору. Касается слабыми пальцами его ладони. Вздыхает, словно знает куда больше, чем может сказать.

– Мы все – призраки в жизни Теодора Атласа. Мы тени, отголоски прошлого, даже если сейчас, в настоящем, еще живы. И это значит, что мы никто.

– Ошибаешься. Иногда вы – единственное, что заставляет открывать глаза по утрам.

«Иногда ты – единственная».

Но этого, конечно же, она не узнает.

#VIII. Сплетни тихого города

Берег Ирландии не сулит им ничего хорошего. Серлас понимает это в тот самый миг, когда его ноги касаются мокрого рыхлого песка. Сердитые волны норовят лизнуть пятки его сапог, испорченных солью и солнцем, и со змеиным шипением отползают назад в воды бухты, не достигнув цели. Серлас грузно шагает вверх по грязно-серому берегу, оставляя в песке глубокие отпечатки тяжелых ног. Возвращение в родные земли далось ему с трудом – и, пусть и вдали от Трали, Фенита и всех его чертовых суеверных жителей, южная бухта встречает его так же неласково.

Здесь по-особенному свежо. Соленый ветер, напитавшись влагой над морем, несет к берегу противную морось, кружит над редкими прошлогодними травами на вершине крутого обрыва, бросает в лицо колючие песчинки и норовит сорвать с головы Серласа потрепанную двууголку. Он останавливается у подножия холма, вскидывает подбородок, вдыхая знакомый аромат лежалых трав.

Сейчас начало мая – самое время для первых посевов. Шестнадцать лет назад в эти дни он возделывал поле для урожая за домом Нессы, слушал ее песни и мечтал о долгой жизни, проведенной вот так. Теперь же Серлас стоит на берегу Коува и ждет опасности от каждого дня.

– Эй! – раздается за его спиной. – Эй, Серлас, подожди же меня!

Клементина, загребая ногами песок и путаясь в нешироком подоле теплого платья, бежит к нему от самой кромки воды. Серлас оборачивается, чтобы заметить, как провожают ее, рыжеволосую, косые мужские взгляды: не подозрение, а липкая похоть отражается в выражении их лиц. Клементина этого, к счастью, не замечает.

Она останавливается рядом с Серласом, устало сбрасывает с плеч широкий узорный платок, усеянный мелкими ягодами рябины и зелеными листьями, похожими на крапиву. Опускает под ноги потрепанную сумку, трет шею и деланно вздыхает, косясь на него.

– Мог бы и помочь! – укоряет она. – Здесь половина твоих вещей!

Серлас не отвечает; ведет взглядом вдоль неровной линии горизонта – уходящего вверх холма с пучками почерневшей после зимних снегов травы, сквозь которые ярко пробиваются росчерки свежей зелени. Он осматривает берег внимательно, как хищник, силясь рассмотреть в каждом неприметном камне или песчинке грозящую ему и Клементине (главное, Клементине!) опасность.