Глаза колдуна

Серлас слышит все это, и злость вспыхивает в нем, словно раздутое из малой искры пламя. Эти сплетни идут о них с Клементиной не впервые, и Коув – далеко не первый город, где он слышит вслед недобрые шепотки. Клементина не была похожа на его дочь с малых лет; теперь же им вдвое сложнее убедить всех вокруг в том, что темноволосый нелюдимый мужчина и рыжеволосая улыбчивая девушка – брат и сестра. Серлас просит Клементину красить волосы, но крапива больше не в силах побороть их яркий цвет.

Теперь у них двоих почти не осталось оправданий людской молве.

– А помнишь ту историю с рыжей женщиной из Трали? – настаивает горожанка, теребя мужа за рукав его выходного камзола. – Ее ведьмой прозвали зазря, помнишь?

Серлас напрягается при каждом звуке ее хриплого язвительного голоса и замирает, пригвожденный к земле внезапно прихлынувшим парализующим страха. Люди больше не зовут каждую рыжеволосую ведьмой, больше не клевещут вслед босоногим, но он ждет подвоха в любом неосторожном слове. Безымянная сплетница говорит громче, чтобы перекричать волынки и скрипку в руках ловких музыкантов.

– Говорят, ее муж-иноземец сдал! Она ему дочь родила, а он ее на костре сжег, знаешь?

– Женщина, прекращай эти…

– Их ведь так и не нашли, ни убийцу этого, ни ребенка!

Серлас вжимается лопатками в каменную кладку башни и, скрытый длинной тенью, медленно огибает фонтан. Вода в нем бьет вверх, в ее брызгах фигура танцующей Клементины искажается, обращается каплями прозрачной воды, а рыжие кудри пляшут в воздухе и становятся языками пламени.

– Брешут все, – ворчит бакалейщик.

– Вот и нет! – возражает ему упрямая жена и кивает в сторону Клементины. – Думаешь, их просто так раньше ведьмами кликали? У рыжих души нет!

Больше Серлас стерпеть не может: он выходит из тени башни, направляясь в сторону паба, и молится только о том, чтобы у старика Джима нашлось в погребе немного виски.

***

До самого вечера Серлас протирает штаны в «Костях капитана», пьет и молчаливо наблюдает за собравшимися в пабе гуляками. Джим вполглаза следит за угрюмым ирландцем и подливает ему в кружку без опаски: Серлас, напившись, никогда не вступает в драки, никогда не смущает посетителей и не спорит с окружающими, так что волноваться за него, пьяного, Джим и не думает.

Когда площадь погружается в ласковые теплые сумерки, Серлас впервые вспоминает о Клементине. Беспокойство, приглушенное выпивкой, клекочет в его груди слабым птенцом, но Серлас топит его отголоски в очередной порции виски. Не маленькая, справится и сама. Эта мысль прочно оседает в голове Серласа, и пьяный разум превращает ее в оправдание: надежный юноша Шей доведет Клементину до дома и не станет распускать руки.

Он думает, что готов даже отдать девчонку в жены этому юному сапожнику, вот только теперь в груди начинает ворочаться еще и злость, не сдерживаемая более рассудком. Недостоин мальчишка руки его Клементины. Недостойны и остальные его ровесники, что поглядывают на девушку с первого дня их жизни в Коуве.

Правильно болтают глупые люди: Серлас и Клементина друг другу не родственники. Серлас и Клементина друг другу никто.

– Налей еще, – просит он подошедшего Джима и топит вспыхнувшую ревность в стакане виски.

В итоге к родному порогу Серлас добирается только с рассветом. Он думает, что Клементина, уставшая после бесконечно длинного и беспокойного дня, давно спит и видит девятый сон. Однако она встречает его в темной кухне, растрепанная и злая.

– Где ты был? – набрасывается она на Серласа. Тот недовольно морщится: звонкий голосок у Клементины, он иглами впивается в уши. – Я решила, ты в море утонул, чертов пьяница!

– С чего бы мне в море топиться? – бурчит Серлас, скидывая с ног тяжелые сапоги. Клементина идет вслед за ним по комнате, поднимая с пола шляпу, обувь, пальто, которые он скидывает не глядя.

– Ты все время об этом твердишь! – кричит она. – Что пойдешь и утопишься в море, или что повесишься, или… Мог бы сказать, что отлучился в паб!

– Я вру, – тянет Серлас и, открыв дверь своей спальни ногой, шагает в спасительную темноту. В его комнате единственное крохотное окно задернуто плотной грубой тканью, и свет редко проникает внутрь, не беспокоя сварливого хозяина.

– Конечно же врешь! – Клементина врывается следом и бросает его вещи на стул у окна. – Но я же волнуюсь, а ты ведешь себя как свинья!

– Не сквернословь, девчонка.

Серлас падает на кровать, тяжело вздыхает. Ноги у него гудят, голова кружится, все плывет перед глазами. Спасительный сон не накрывает его сразу же только из-за кричащей рядом девицы.

– Тебе плевать на меня? То ведешь себя хуже курицы-наседки, то плюешь, будто мы друг другу чужие. Серлас!

– Замолчи, – жалобно требует он. – Я тебе не отец и не брат, а ты уже взрослая. Хватит поучать, как тебя воспитывать, девица.

– Вот-вот, – подхватывает Клементина. – Люди говорят, мы с тобой вовсе не родственники. Знаешь, что про нас судачат? Шей сказал мне, что он тебя боится и потому ко мне не подходит. Никто ко мне не подходит из-за тебя!

Серлас отворачивается лицом к стене и зажимает уши руками.