Глаза колдуна

– Ох, девчонка, найди себе уже мужа и ему истерики закатывай, раз моя забота тебя так обижает.

– И найду! Помяни мое слово, к осени найду!

Она убегает из комнаты, громко хлопая дверью, и Серлас глухо стонет. Обещание Клементины виснет в воздухе долгим гулким звоном.

#29. Тени на мосту святого Георгия

К полудню просыпается Оливия. Стрелки настенных часов лениво скользят по большому циферблату с резным узором, и короткая застревает между единицей и двенадцатью, когда старшая Карлайл спускается в гостиную. За ней шлейфом тянется шелковый подол халата, накинутого поверх простой блузы и раскрашенного в цвета моря. Сонный Теодор замечает мелкий орнамент на светло-бирюзовой ткани, и перед его уставшими глазами тот становится травой, что шелестела под босыми ногами Серласа в далеком прохладном Трали.

– Вы разочарованы, – Теодор не спрашивает, а констатирует простой факт, замечая выражение лица женщины. Та, недовольно поджав губы, кивает.

– Я рассчитывала, что больше вас не увижу, – говорит она. – Тем более в своем доме.

– Ну, как видите…

Теодор поднимается с дивана, на котором спал до этого времени, и морщится: дневной яркий свет колет глаза лучами-иглами, а небольшая гостиная вместе с двумя креслами, в одном из которых спит Шон, искусственным камином, картинами на стенах, стеклянным столиком с разбросанными на нем тетрадными листками словно бы кружится в неприятном водовороте и грозит прыгнуть прямо в лицо Атласу.

– Сожалею, что доставляю вам неудобства, – без тени раскаяния произносит он, – но в ближайшее время нам придется лицезреть друг друга довольно часто.

– На что это вы намекаете? – хмурится Оливия.

– Ни на что. Констатирую факт, миледи.

Она окидывает его подозрительным взглядом – Теодору не привыкать, он и в глазах незнакомых с ним дам вовсе не выглядит принцем на белом коне, – и спешит мимо него на кухню. Мысленно поблагодарив Шона за расторопность и неожиданную аккуратность, Атлас следует за Оливией.

– Кажется, между нами возникло недопонимание, – говорит он, шагая в кухню, где его окутывает теплый кокон ароматов раннего завтрака – жареные яйца, подгоревшие тосты и цитрусовый сок, не тронутый Клеменс. Кухня наполняется шумом, по мере того как Оливия, не обращая внимания на Теодора, методично включает один за другим все электроприборы – телевизор, кофемашину, чайник – и превращается в живой организм. Теодор, как никогда прежде, чувствует себя микробом, чужеродной бактерией, отравляющей чью-то тщательно организованную жизнь.

– Давайте кое-что проясним, – повышая голос, повторяет он. – Я здесь не для того, чтобы следить за вами. Если мои действия вызвали у вас такие подозрения, то готов поручиться: они беспочвенны.

Оливия стоит к нему спиной и постукивает пальцами по гладкой деревянной столешнице. Острый стук ее ногтей вызывает у Теодора зуд и желание проколоть себе барабанные перепонки. Ему нужно поспать, еще хотя бы три часа, чтобы не чувствовать себя разбитым, словно пустая винная бутылка.

– Я знаю, – наконец выдыхает Оливия. – Вы здесь, чтобы якобы помочь моей дочери.

Она оборачивается и мерит сгорбившуюся над столом фигуру Теодора презрительным взглядом. Сейчас, когда он весь мир перед собой видит через размытую призму недосыпа, незнакомое выражение лица Нессы не кажется ему ни обидным, ни раздражающим. По крайней мере она прекратила стучать ногтями.

– Разве вы не считаете, что в сложившихся обстоятельствах помощь ей необходима?

– От вас? Вы только проблемы приносите, – Оливия фыркает и отпивает кофе из белой тонкостенной чашки с изображением двух девушек на лугу. Теодор наблюдает за тем, как окольцованные пальцы хозяйки водят по дну чашечки, задевая голые девичьи пятки.

– На вашем месте я не был бы так строг, – отвечает он. И, подняв глаза на саму Оливию, отрезает: – Ваша дочь стала ведьмой по вашей вине.

Если бы словами можно было нанести физический вред человеку, Оливия тотчас упала бы, пронзенная обвинением, которого не ожидала услышать ни от кого из живущих ныне в ее доме. Теодор как завороженный смотрит на ее застывшее лицо. Поперхнувшись воздухом, она ставит чашку с кофе на стол напротив него. У нее дрожат пальцы, и даже жужжание кофемашины не может скрыть дребезжание ложечки по фарфоровым стенкам.

– Как вы смеете… – цедит Оливия, поджимая губы. Она прячет дрожащие руки за спину, вскидывает к Теодору горящий злостью взгляд. А он видит, как внутри Оливии борются осознание этой правды – и упрямство и гордость, присущие только женщинам, нелогичные и не поддающиеся контролю.

– Я прав, и вы это знаете, – стыдит ее Атлас. – Настоящий отец Клеменс оказался черт знает кем, и вы все прошедшие годы были прекрасно об этом осведомлены. Не так ли? Думаю, девочка раскусила вас уже очень давно и просто ждала момента, когда вы сами признаетесь ей. Это она вас щадила, не наоборот.