Глаза колдуна

Он ожидает, что Оливия тут же кинется в оправдания, обвинения, проклятия или слезы, или все вместе, если считать ее самой обыкновенной женщиной, склонной по щелчку пальцев любое событие превращать в трагедию. Но она молчит, застыв в нелепой позе, и Теодор всерьез опасается за ее душевное здоровье. Если Клеменс не испугали ни новости о бессмертии, ни ее собственная не совсем обычная природа, открывшаяся внезапно, то за Оливию Атлас поручиться не может. «Но она это заслужила, – думает он с мстительностью, которой еще вчера не испытывал бы. – Эта женщина скрывала от дочери правду долгие годы. Если бы она рассказала все раньше…»

На этой мысли он запинается; история, как известно, не терпит сослагательного наклонения, и Теодор, как никто другой, испытывал этот непреложный закон столько раз, что уже сбился со счету и безоговорочно поверил в него. Тем не менее это «если» грызет его и сейчас: если бы Оливия Карлайл честно во всем призналась Клеменс, той, возможно, не пришлось бы теперь брать на себя чужие обязательства. В том, что девочке не предназначено спасать бессмертных и вытаскивать чужие задницы из рабства, Атлас уверен.

Нет. Он хочет быть в этом уверенным.

Потому что альтернатива его не радует до такой степени, что он готов винить в этом хаосе всех, начиная с себя и заканчивая Оливией Карлайл.

Вздохнув, Теодор отталкивается от стола.

– Придите уже в себя, миледи, – раздраженно бросает он. – Пока все спят, нам с вами нужно обсудить одно важное дело, и я не хочу тратить драгоценное время, уберегая ваши нервы. Вы достаточно жалели себя все эти годы.

Он уходит из кухни, считая про себя каждый шаг. Третий, четвертый, пятый… На седьмом его догоняет Оливия.

– Вы жестоки ко мне, я вас презираю, – говорит она подозрительно звонким голосом. – Какое у нас с вами может быть дело?

Теодор разворачивается к ней лицом – они стоят в двух футах друг от друга, он смотрит вниз, она – вверх. Между ними спутанным клубком повисают все невысказанные обвинения разом. Здесь смешиваются злость Оливии, раздражение Теодора, ее задетые чувства и его старые обиды – те, возможно, относятся даже не к Оливии, но Атлас не намерен разбираться в них.

– Отец Клеменс хочет ее себе, – резко выдыхает Теодор в лицо женщине. – А вы, я думаю, не зря столько лет прятали дочь от мира – вы точно знаете, что этот человек для нее опасен. Мне бы хотелось знать, с кем мы имеем дело, и вы все мне расскажете.

– С какой это радости? – шипит Оливия, вскидывая руки. – Это вы ворвались в мой дом и теперь ведете себя здесь как хозяин. Не за вами ли пришел Персиваль? Как только вы появились, в мою семью пришли беды, все из-за вас!

– Да ноги бы моей здесь не было, будь этот псих моей проблемой!

– Неужели? – щурится Оливия. Она шагает назад, не сводя с Теодора глаз, и сейчас более всего напоминает разъяренную кошку. Гордую, высокомерную, обидчивую, укротить которую обыкновенно не хватает ни сил, ни смелости. Атлас закатывает глаза – он-то никогда не был любителем кошачьих.

– Говорят, это вы ищете ведьм по всей Англии, – продолжает Оливия. – Скупаете картины, спорите с акционерами, чтобы прикрывать подпольный бизнес. Устроили какое-то детективное агентство, поставили на уши полгорода, а теперь заявились сюда, чтобы – что? Отыскать ведьму в лице Клеменс?..

Она вздыхает, и как-то разом оседает всем своим существом, хотя и остается стоять на ногах. Видно, что разговор ее вымотал.

– Зря я не приехала за ней раньше. Может, тогда вы оставили бы ее в покое.

Если Оливия разыгрывает спектакль, то Теодор на него не клюнет. Он принимает это решение еще до того, как та бросает последнюю фразу, и теперь злится сильнее.

– Поверьте, желать Клеменс такой участи я никогда бы не стал, – цедит он. – Но, похоже, ни у меня, ни у вас теперь нет выбора, кроме как считаться с ее мнением. Если вы еще не поняли, ваша дочь унаследовала это от вас.

По тому, что Оливия не задает никаких вопросов и продолжает сверлить Теодора гневным взглядом, он делает вывод, что об этом здесь уже знали.

– Что ж, – говорит он, скрещивая на груди руки. – Хорошо, что вы согласны с моими словами – меньше времени уйдет на споры и доказательства. Итак…

Атлас отходит к стеклянному столику перед диваном, где в беспорядке разбросаны записи Клеменс, отодвигает ногу уснувшего в кресле Шона – тот сопит, раскидав руки и ноги по подлокотникам, и больше походит на труп, чем на живого человека. Но он глубоко и шумно дышит широко открытым ртом, и беспокоиться за его жизнь Теодор не станет.

Атлас садится на диван, берет в руки первый попавшийся лист с криво нацарапанными там несколькими фразами.

«Знаешь цену словам. Клементина. Клементина – не простое имя».

– Клеменс отлично видит связи, недоступные обычным смертным, – задумчиво произносит он, больше обращаясь к самому себе, чем к замершей неподалеку Оливии. Но она слышит и скептически фыркает.

– Что вы в этом всем понимаете…