Глаза пропасти

Анни не сразу поняла, что обозначал этот жест. Она не двинулась с места, лишь продолжала зачарованно разглядывать роскошь внутреннего убранства кареты. Туман плотоядно обволакивал её. Ветер стих и уже не боролся с тягучей, молочно-белой пеленой забвения, опускавшейся на город. Только скрип сиденья возничего нарушил безмолвие: птицеголовый, завёрнутый в чёрный длинный плащ возничий перевёл свой тяжёлый взгляд на Анни. Глаза его действительно были красными. Альбинос-возничий согнулся почти вдвое, надвигаясь на Анни с высоты своего облучка, исподлобья посвёркивая зрачками, и указал хлыстом на открытую дверь кареты.

Анни покачала головой: она не знала, что сказать и только стояла, как вкопанная, переводя взгляд с возничего на карету, с кареты — на лошадей, неподвижных, как каменные скульптуры.

Рука в перчатке исчезла. Анни ожидала, что дверца кареты захлопнется и волшебное видение растворится в тумане, но вместо этого перед ней предстала сама хозяйка кареты. Это была античная статуя в дорогом вечернем платье. Тугой сатиновый корсет, расшитый гладью кринолин, мраморные плечи, точёная шея… И лицо… Бескровно-бледное, неподвижное и прекрасное, как печальная венецианская маска. Но в то же время — бесстрастное до жестокости. Вместо восхищения это лицо вызвало у Анни ужас. Не просто страх, но липкий, полуночный трепет забытого кошмарного сна откуда-то из детства. Причиной были глаза: пронзительные, чёрные, как бездонная пропасть. Чем дольше Анни вглядывалась в эти глаза, тем холоднее ей становилось, как будто что-то стылое и зимнее вползало в её грудь с этим взглядом, невидимым лезвием осторожно дотрагивалось до сердца, и от этого нечаянного касания лёд сковывал тело и кровь останавливалась в венах.

Из-под ажурной шляпки вырвалось тонкое щупальце иссиня-черного локона.Локон казался живым, непослушно извиваясь на матовой белизне кожи.

Если бы кто-нибудь проходил Коммерческой Дорогой в тот момент, то он бы увидел (вероятно, с удивлением), как бедно одетая женщина, закрыв глаза, медленно поднимается в роскошную карету, необъяснимым образом оказавшуюся в самом сердце мрачного Уайтчапела. Хотя, даже если кто-то и проходил этими местами в два часа пополуночи, вряд ли он смог бы разглядеть и женщину, и карету, и беззвучно хохочущего возничего в молочно-густом тумане, в тусклом свете одиноких фонарей…

Где находилась Анни Чапман с двух до пяти часов — установлено не было. Ни патрульные полицейские, ни ночные сторожа, ни рыночные поставщики, не могли припомнить, видели ли они женщину похожую на Анни на улицах Уайтчапела. В ночлежном доме по адресу 35 Дорсет стрит Анни больше не появлялась.

Церковные часы пробили пять часов тридцать минут утра, когда миссис Элизабет Лонг, направлявшаяся на Спиталфилдский рынок, проходила мимо дома номер 29 по Ханбюри стрит. Перед домом, лицом к ней стояла Анни Чапман. Миссис Лонг впоследствие опознала её. Уже в морге. Высокого роста мужчина в чёрном плаще и коричневой охотничьей шляпе стоял спиной к миссис Лонг и беседовал с Анни. О чём — миссис Лонг припомнить не могла. Ей почему-то показалось, что мужчина был иностранцем, но она никак не могла объяснить полиции, откуда у неё появилось это ощущение.

Если бы миссис Лонг вспомнила, что донеслось до её слуха тогда, то ей не составило бы труда обосновать свои подозрения. Мужчина, лица которого она так и не увидела, не был иностранцем. Он говорил по-английски без акцента. Но то, что он говорил, тем более, как он это говорил, казалось исходило из уст иностранца. Или безумца.

Я нашёл тебя. О, как долго я искал ещё одну сестру. Ты пойдешь со мной и я избавлю тебя от твоей судьбы. Я восторжествую над тобой и твоим началом. Восплачь над будущим дочерей твоей матери, ибо их суть — в моих руках. На этих камняхобозначен конец единой из ткущих полотно гибели этого мира…

Но миссис Лонг не запомнила ни слова, из того что она услышала. Как будто сумасшедший собеседник Анни Чапман просто издавал звуки, напоминавшие человеческую речь, но не имевшие никакого смысла…