Глазами надзирателя. Внутри самой суровой тюрьмы мира

– Есть что-нибудь еще на основное блюдо?

– У нас есть яичница.

– Яичница?

– Яичница.

Обычно они не получали яиц, эти парни. До этого мы подавали их только один раз, когда не хватало еды. Но это такая жратва, которую любят заключенные. Как тосты. Когда-то они этого не понимали, а теперь им это нравится. Яйцо с картошкой, поверьте мне, стало бы отличным праздничным блюдом.

– Ты можешь прислать мне 200 порций яичницы с картошкой, Донна?

– Да, могу. А еще я пришлю рождественский пудинг, рыбное карри и все, что у меня осталось. Счастливого Рождества.

Было одиннадцать часов рождественского утра. Я послал уборщиков в блок, чтобы они рассказали всем, что отмочил Две Ручки. Я сказал им, что не знаю наверняка, что к нам пришлют, но там определенно будут яйца и картошка, и все, что я получу, они могут съесть.

Обычно еду привозили в крыло на двух тележках, но в этот день кухня заставила нас восхититься. Я никогда не видел столько еды. Поднос за подносом картошки – около 360 порций… рис… больше жареных яиц, чем цыплят на северо-западе Англии, резиновых, конечно, как хрен знает что, но да кого это волнует… рыбное карри, которое оказалось даже не таким уж ужасным, каким обычно бывает рыбное карри… и много бутербродов. Большая дымящаяся куча пудинга с изюмом тоже была там. И заварной крем.

Спускаясь в раздаточную, заключенные жужжали: «О, картошка и яйца, чувак, да! Очень круто». Никто не ушел с пустым желудком, и это была еще одна спокойная ночь, но не благодаря Гринчу, который пытался испортить Рождество.

Канун Нового года тоже мог быть сомнительным праздником, никто внутри никогда не был в настроении. Я не очень-то хотел веселиться, и зэки тоже. Каждый год мы оценивали его, описывали как потенциально взрывоопасный день. Мы были в состоянии повышенной готовности, но ничего так и не произошло. Как и само Рождество – это был период меланхолии. В крыле К это был обычный день. Большинство из них что-то смотрели по телику и курили. Остальные дремали. По мере приближения обратного отсчета до Нового года в крыле становилось все тише. Если бы я дежурил по ночам, то делал бы обход блока в восемь, десять и полночь, когда почти все уже крепко спали – в тюрьме не стоит загадывать слишком далеко на будущее.

В Форест-Бэнке, в 2003 году, одна офицерша, с которой я работал, приставала ко мне, чтобы я пошел с ней на вечеринку в канун Нового года, как только мы всех закроем по камерам. Она уговаривала весь день. Но я работал на Новый год в ночную смену и отшил ее. Я уже знал, что, если в этот день тебе нужно на работу, лучше не тусоваться накануне. А еще ты не захочешь ехать туда в бешенстве.

Она продолжала меня уламывать, а я к вечеру начал чувствовать себя дерьмово, и подумал, что это может быть грипп. К нам в крыло перевели какого-то укурка; мне казалось, что всюду воняет травой. Возможно, так оно и было. Я позвонил менеджеру и сказал, что заболел. Он не обрадовался этой новости, как и девушка, которая ушла тусоваться в Новый год одна. Я не мог уснуть, ворочался с боку на бок, трясся, как уличный пес. Из носа текло, как из крана, глаза слезились, я чувствовал себя просто ужасно. Я сказался больным и вернулся на работу через два или три дня.

Перенесемся в крыло К в 2007 год. К нам заехал парень, которого я хорошо знал, немного нахальный тип – я не видел его с Форест-Бэнка. Мы разговорились, и вдруг он усмехнулся: «Помнишь, в канун Нового года вы устроили жесть?»

Я вообще не помнил этого, но оказалось, я сбил его с ног и швырнул в заднюю часть камеры, придавил предплечьем и слегка придушил.

– Я еще все просил вас тогда: «Мистер С., мистер С., отпустите меня…»

– Что же ты такого сделал тогда?

– Это не я сделал, а та женщина, с которой вы работали!

Он был мошенником – и поэтому вряд ли был самым надежным свидетелем, но как только он объяснил, в чем дело, все стало понятно. Он сказал, что видел, как офицерша подсыпала какую-то наркоту в мой чай, вероятно, чтобы немного взбодрить меня – ну, чтобы я пошел с ней на эту гребаную вечеринку. Я был просто вне себя. Но как человек, изучавший всякие восточные практики, я знал все о карме и находил небольшое утешение в том, что она уже получила заслуженное наказание во многих отношениях…

Вскоре после того Нового года в 2003-м, когда я еще был в Форест-Бэнке, ко мне подошел уборщик. Он попросил меня проверить прачечную. Он хорошо делал свою работу, брал у заключенных белье в стирку и приносил все обратно выглаженным, высушенным и аккуратно сложенным. Он был злой ублюдок, конечно, и сидел за какое-то ужасное преступление, но стал потрясающим уборщиком.

– Не, там нет ничего, – сказал я.

– Нет-нет, мистер С. Проверьте прачечную.

Я пошел туда и обнаружил, что дверь приоткрыта на несколько сантиметров. Я толкнул ее и заглянул внутрь. Угадайте, кто был там? Та самая офицерша сидит на стиральной машине, и ее долбит зэк, пожизненный заключенный. Сиськи наружу, голова запрокинута, оба в экстазе.

«Какого хрена…» – подумал я, попятился и закрыл дверь на замок снаружи.