Глазами надзирателя. Внутри самой суровой тюрьмы мира

Все наши маленькие привычки исчезли. Половина восьмого – вывести людей за лекарствами, запереть их обратно. Рабочие и учащиеся уходили в восемь часов. В четверть первого мы выпьем чаю, а потом выйдут остальные заключенные. Запереть их обратно в половине двенадцатого, потом днем и снова ночью. Внезапно нам сказали отпереть всех в половине седьмого, и точка. Мы продержались девять месяцев, пытаясь стойко переносить новый порядок. У нас был одинаковый штат сотрудников, и мы с Нобби Нобблером по-прежнему смеялись и присматривали друг за другом. Потом главный офицер Венейблс спросил меня, что я сейчас думаю о крыле, и я совершил ошибку, сказав ему правду.

– Ты хочешь, чтобы я был честен? – спросил я; дни тянулись, не было прежней атмосферы. Я не получал от этого никакого удовольствия. С Берти все было гораздо лучше. К тому времени у меня уже возникли проблемы с новым старшим офицером.

Вскоре после этого двое молодых офицеров по секрету сообщили мне, что заключенного, которого они сопровождали в кабинет этого старшего офицера, не посадили под замок, как они ожидали, а избили. Они были в шоке. Парни сказали, что старший офицер – назовем его Клайд – обвинил зэка в том, что он обозвал одну из наших женщин-офицеров – назовем ее Бонни – шлюхой, и ударил его. Я понятия не имел, правду они говорят или нет, но это меня шокировало.

Вскоре после этого старший офицер Клайд велел мне и еще одному офицеру, с которым я хорошо ладил из-за нашей общей любви к мотоциклам, привести к нему француза, вероятно самого вежливого заключенного из тех, кто был тогда в крыле. Он довольно хорошо говорил по-английски, и его манеры были безупречны. Мне показалось странным, что его собираются разгромить, но мы привели его, как было приказано. Третий офицер, та женщина, уже была там.

Заключенный сказал, что хочет сесть.

– Вставай, мать твою, – сказал Клайд, а в следующее мгновение перемахнул через стол и двинул этому парню – тот рухнул на пол, как мешок с картошкой. Сбитые с толку, мы с байкером оттащили старшего офицера. Офицерша спросила, должна ли она нажать на кнопку тревоги, и я сказал, что нет, лучше не надо.

– Соберись, твою мать, – сказал байкер, положив руку на грудь старшего офицера. У него шла пена изо рта. Он совсем чокнулся.

Я поднял француза, который был явно не в восторге от происходящего, и велел ему вернуться в камеру. Когда он ушел, Клайд сказал нам, что Бонни обвинила заключенного в жестоком обращении, но он отрицал это. В любом случае – того, что мы видели, было достаточно для увольнения. Мы были в недоумении, как и Губка Боб, когда рассказали ему. Я спросил, что он собирается делать. Если бы женщина – старший офицер сказала начальству, что видела, как старший офицер ударил кого-то, а мы ничего не сказали бы, байкер и я были бы так же виновны, как и он, в глазах всей тюрьмы. Губка Боб сказал, что хочет поговорить с ним.

Всегда есть офицеры, которые проявляют жестокость и бьют заключенных. Трудно удержаться, когда адреналин зашкаливает и на тебя нападают.

Некоторые зэки этого заслуживают, они почти вынуждают потерять контроль. Однако мы должны были реагировать соответственно. Я участвовал в сдерживании, когда офицеров били и те били в ответ, очень сильно и жестко. В конце концов я сам оказался именно в такой ситуации и сожалею об этом по сей день. Сегодня, однако, это не так распространено. Тюремная служба стала более ответственна, руководители лучше осведомлены о поведении подчиненных. Но часто, когда случается что-то плохое, персонал просто боится высказываться.

Через пару дней мой приятель-байкер подошел ко мне.

– У нас неприятности, – сказал он. – Начальник знает.

Главный офицер Венейблс вызвал меня, и мне пришлось написать заявление. То же самое произошло с двумя другими офицерами. Я не сказал прямо, что Клайд отпинал француза: для разнообразия я попытался быть дипломатичным – написал, что он был «чрезмерно агрессивным», и так началось расследование.

Не знаю точно, кто начал называть меня стукачом, но догадываюсь. Новость быстро разнеслась по тюрьме. Имейте в виду, что это здесь особая тюремная культура крутых парней, и обвинения в стукачестве трудно смыть. Тюремные офицеры в этом не исключение, и именно поэтому я поднял вопрос таким образом – хотел избежать подобного исхода. Хотел, чтобы все было тихо, по-домашнему.

В течение следующих шести месяцев ко мне относились холодно – даже хуже, чем в Форест-Бэнке. В одном крыле, когда я заступил на сверхурочную смену, старший офицер сказал мне в лицо, что было бы неплохо, если бы я не вмешивался в какие-либо сдерживания, если что, потому что его сотрудники не будут поддерживать меня. Куда бы я ни пошел, люди отворачивались от меня, а расследование продолжалось. Представитель профсоюза был агрессивен со мной, намекая, что увольнение старшего офицера будет моей виной.