Читаем Глоток Шираза полностью

– Я – не твоя собственность. Благодетелю полагается быть деликатным.

«Дикая баба, дикая; вместо того чтобы вылежаться, мотается с температурой по городу, лялякает с профессором, рубаху содрала с того типа на Новослободской, ей-то какой шентявы надо», – ворчит Фред, выискивая в аптечке градусник.

– Ну, что твой профессор?

– На месте, в подушкином переулке.*

* «Подушкин переулок» – выражение моей бабушки. Таня мне его подарила неспроста. Все хорошее, что во мне есть, если есть, конечно, – от бабушки. После ее смерти родители забрали меня к себе, с ними-то я точно умом сдвинулась.

– Антибиотик пила?

– Утром пила. – Лежа на животе и продолжая что-то подчеркивать карандашом на машинописной странице, Лиза берет из рук Фреда градусник, ставит под мышку. – Вот что он говорит: «Там, где личность – обуза, где системе нужны одни лишь исполнители, – ни о какой стимуляции таланта* речи быть не может». Но ведь никакая система не заменит того, что может дать один человек другому…

* Свой я точно профершпилила! Хотя могу взять, да и поставить что-нибудь этакое! Реализоваться по полной. Не обращайте внимания, это я гримасничаю перед зеркалом. Хотя вы этого не видите. А я вижу, должна же я видеть того, с кем разговариваю. Print on demand, я так и не поняла, вы мужчина или женщина?

– Слушай, а ты читала «Раба» Зингера?

– Да.

– Не свисти! Как зовут главную героиню?

– Сара-Ванда.

– Ты первый человек на свете… После этой книги мне хотелось бросить работу, пойти в синагогу, сделать обрезание, жениться на благочестивой еврейке и убраться в конце концов в Израиль. Однако книга попала в руки поздно – после Афгана народ плотно засел в отказе. Давай градусник!

Она не спрашивает, сколько у нее, словно температура не имеет к ней никакого отношения. Не то что его жена. Та пристально следила за ртутным столбиком, ей вообще нравилось все мерить.

– При такой низкой температуре требуется допинг. И тогда один человек другому дает… Помнишь, как он хочет эту Ванду, как обуздывает свою страсть, отправляет ее мыться в холодную воду, кажется, это называется «миква»…

Этот сценарий Лизе хорошо известен. Когда «нельзя, но хочется», возникают рассказы или о прежних романах, или о книгах с соответствующей тематикой. Напортачил, не вожделей! Лиза уплывает под одеяло, зарывается с головой. Там, в темноте, ее театр.

Сегодня мы покажем вам «Открытый финал»*, пьеса такого-то, режиссура – такой-то; в спектакле заняты актеры такие-то… Влажные хлопки, гаснет свет. Кто придет на этот спектакль? В театре абсурда не нуждаются люди, живущие в атмосфере абсурда. А вот бездомному режиссеру нужен свой угол, пусть хоть в народном театре, не нужном народу, да там на двести посадочных мест ни одного лежачего…

* Скучное название. Мне оно и тогда не нравилось, и сейчас не нравится. Изначально Танина пьеса называлась «Гуру Гурман», тоже не крем-брюле с клубникой…

Когда-то, впрочем, совсем недавно, этим летом, Лиза уверяла Виктора, что можно, все-таки можно оставаться свободным и в тюрьме. Да при чем тут тюрьма, когда в ночи светятся белые розы, шумит море, сияют звезды, а над крышей висит оранжевая луна?

Но и над тюрьмой – звезды, и луна, и над концлагерем – небо. Небо – не признак свободы.

До обеда Виктор сочинял, а его муза собирала в лесу грибы и чернику. Грибы приходилось чистить. Пока он, вернее, герой его романа, рылся в архивах никому не известного провинциального философа, она срезала ножом скользкую кожицу с маслят, скоблила ножки оранжевых лисичек. Пока по обрывкам рукописей герой-архивариус составлял облик философа первых лет революции*, она мыла грибы в тазу, сливала бурую воду, вываливала раскромсанные шляпки и ножки на скворчащую сковородку. Жарево шипело, и, глядя на грибной ад, Виктор решил отпустить героя на свободу, отстраниться и наблюдать за тем, как тот тасует осколки чужих мыслей, реставрирует ушедший в небытие мир. В речи Виктора стали проскальзывать нотки его героя: „Правда сияет на стыках“, – сентенция доморощенного философа, – а то и полная банальщина: „Цель человека – сам человек“». Вымышленный герой взял верх над своим создателем.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза