Глухая орбита вечности

— Не были, а есть,— говорит Ирина и загадочно улыбается.

Тут, уж мы глянули во все глаза. Поляна как поляна, чуть сыроватая, и поэтому полно кочек от маленьких до внушительных, и больше ничего...

Симон рассердился. Глаза загорелись, губы подрагивают.

— Зачем так шутить? Одно дело делаем. На этой планете третий год живем. Ничего на поляне нет. Разве что за какой-нибудь кочкой дарекна спряталась.

Омелин улыбнулся и пояснил:

— Дарекна — это шестиногая луговая ящерица с прекрасной мимикрией. Ее можно увидеть только, когда она двигается. Обычно дарекна прячется за большие кочки и, если она добежала до нее, искать ее бесполезно. Сделаешь шаг, она передвинется на такое же расстояние с противоположной стороны, и так она водит за нос незадачливого охотника до тех пор, пока тому не надоест. Только все мы прекрасно знали уловки дарекны и любили поразить воображение новичка эффектной ее поимкой. Делалось это так. Одну руку суешь в траву возле кочки, а второй начинаешь шарить по кругу, пока ящерица, осторожно отступая от ищущей руки, не попадает во вторую. Симон с его реакцией владел этим методом в совершенстве. И надо же, чтобы в этот момент из-под его ног действительно выскочила дарекна.

— Видела? — торжествуя, сказал Морелли.— От глаза охотника не укроется даже эта хитрая ящерица.

Но Ирина не успела заметить, как прошмыгнула дарекна.

— Нет,—призналась она откровенно.

— Тогда смотри!

Поймать дарекну для Симона было все равно, что наклеить марку на конверт. Через минуту он извлек ящерицу из-за кочки и протянул ее Ирине.

— Вот что значит глаз настоящего охотника,— сказал он, усаживаясь на кочку, и самодовольно улыбнулся.

Девушка осмотрела ящерицу с восхищением, полюбовалась ее мимикрией, перенося то на костюм, то на ствол дерева, и наконец выпустила животное.

— Ну что ж, Симон, теперь настала моя очередь вас удивить. Как вы думаете, на чем вы сидите?

Морелли подскочил, как ошпаренный, но, оглядевшись и нащупав на кочке густую траву, уселся снова.

— Не будь я охотник, Ирина, если я сижу не на кочке.

— Нет, Симон, ты сидишь на племаре.

Надо было видеть, как закатился Морелли. Следом засмеялась Ирина, да и мы держались за животы. Насмеявшись, Симон похлопал по кочке рукой и заявил:

— Вы большая шутница, но я даю зарок, что никогда больше не убью ни одно животное, если эта кочка превратится в племару.

— В таком случае вам придется переквалифицироваться,— засмеялась Ирина и ласково добавила: — Племарочка, покажись.

В ту же секунду кочка поднялась и Морелли, нелепо взмахнув руками, свалился на землю. Странное это было существо! И не только потому, что у нее было шесть ног с пятью пальчатыми копытцами на каждой. У нее была длинная шея, заросшая такой же густой шерстью, так обманчиво похожей на сухую траву, и небольшая голова с крупными круглыми глазами. Она окинула нас вполне осмысленным взглядом и фыркнула. Не знаю, кому как, но мне показалось, что она смеялась над незадачливым охотником. Только когда разъяренный Морелли вскочил, готовый тут же рассчитаться с шутником, племара испуганно отшатнулась к Ирине. Та обняла ее за шею.

— Не бойся. Он ничего тебе не сделает. Он больше не охотник.

И Симон, только теперь рассмотревший животное, мгновенно смирил свой гнев. Подойдя поближе, он недоверчиво пощупал шерсть дрожащего и перебирающего от испуга ногами животного.

Вот вам настоящий фарт, Лада Борисовна. За три года целая экспедиция не могла сделать того, что удалось девчонке за три месяца!

— Они что, разумные существа? — спросила заинтригованная рассказом Панаева.

— Не знаю, Лада Борисовна. Я там недолго пробыл после этого случая. Отозвали на Землю, а потом попал сюда.

Омелия взглянул на часы и поднялся.

— Еще раз спасибо, Лада Борисовна. Засиделся я у вас.

— Но вы же не досказали, что было потом,— умоляюще посмотрела на него женщина.

— А больше ничего интересного, Лада Борисовна. Мы пошли всей оравой в лагерь и угощали племару всякой всячиной.

— Ну, а Симон?

— Симон действительно после того оставил охоту. Потом они с Ириной поженились.

Тихон Арсеньевич ушел, а Панаева долго сидела в кресле, размышляя сначала о необыкновенной способности животных приспосабливаться к внешним условиям, затем по ассоциации подумала о профессии охотников и удивилась, что она раньше по-иному относилась к Омелину, а теперь вдруг оказывается, что Тихон Арсеньевич очень интересный человек, и за его внешне грубоватым обликом проглядывает душевная мягкость и заботливость. Ей стало грустно, и впервые за свою, переполненную работой жизнь она ощутила одиночество...

— Никишин? Где твоя голова? — спросил Климов, заходя в просторную квартиру геолога.

— Что за дурацкий вопрос? На плечах, конечно. У тебя появились сомнения на этот счет? — он подозрительным взглядом окинул археолога, и в душе его шевельнулось смутное беспокойство.

Эдуард расхохотался.

— Ты смотришь на меня так, как будто я подозреваю тебя в чем-то нехорошем. А я имею в виду ту фарфоровую голову женщины, которую ты нашел прошлым летом. Всего лишь!