Гнев Бога

Германик, осматривая на плато Гизе комнаты великой пирамиды Хеопса, попросил жрецов прочесть древние надписи на стенах. Но никто из жрецов не смог это сделать. Чернокожие служители храмов в смущении пожимали плечами, как вдруг вперёд, раздвинув толпу жрецов, прошёл их собрат. Его тело и лицо, умащённые благовонными маслами, блестели в свете факелов и были бронзового цвета. А косой разрез больших зеленоватых глаз придавал лицу загадочное выражение. Облик египтянина настолько сильно походил на древние фрески и скульптуры, что казалось, что он только что сошёл со стены пирамиды. К тому же незнакомец был одет по-старинному обычаю – в белую юбку жреца, без каких-либо украшений на теле.

Египтянин попросил преторианцев поднести факелы поближе к настенному изображению и, указав на человека, идущего за фараоном и на знаки над его головой, сказал:

– Вот слова, которые здесь вырезаны… «Латуш, чародей и маг и друг царя царей сопровождает сына Озириса на охоте».

Чернокожие жрецы начали было смеяться над тем, как легко, по их мнению, незнакомец прочёл надпись, но вглядевшись в изображение чародея на стене, они заметили, что оно, как две капли воды похоже на египтянина, который стоял среди них.

Охваченные суеверным ужасом, жрецы подались назад, указывая пальцами в Латуша, а потом с криками: «Он восстал из мёртвых для мести!» помчались вон из пирамиды, сбивая с ног всех на своём пути. Свита Германика с не меньшим страхом последовала за ними. Германик подобрал факел с пола комнаты и поднёс его к стене, с любопытством, спокойно спросил:

– Да, сходство поразительное, но что ты скажешь на это, жрец?

– Я скажу тебе, Цезарь: это моё изображение.

– Ты восстал из мёртвых?

– Нет, я живу среди живых лет около трёх тысяч лет.

Германик в сомнении оглядел стройного, крепкого египтянина, на лице которого не было ни одной морщины, и насмешливо ответил:

– Я поверил бы тебе, Латуш, если бы ты восстал из мёртвых.

– А разве ты, Цезарь, забыл о том, что говорил наедине с тобой Тиберий за несколько минут до того, как ты покинул Рим?

– Он говорил о каком-то чародее, сбежавшем из тюрьмы…

– Это был я.

– Значит, ты ему предсказал смерть от руки моего сына?

– Да.

– А что ты можешь предсказать мне?

– Если ты, Германик, никогда не вернёшься в Антиохию и никогда не допустишь до себя Гнея Пизона, то ты проживёшь очень долгую жизнь. А Калигула никогда не поднимет руку на Тиберия.

– Но тогда выходит, что ты, Латуш, неверно предсказал судьбу моего отца!

– Нет, Цезарь, верно.

– А если я не вернусь в Антиохию?

Латуш с глубоким вздохом сожаления развёл руками.

– Ты вернёшься, и я не в силах буду остановить тебя. А так же остановить руку отравителя.

– Значит, я буду отравлен, но когда?

– Если не в первый день, то во второй…в третий…в двадцатый пока не умрёшь.

Только на мгновенье лицо Германика исказило выражение душевного страдания, но вот он поднял голову и, презрительно кривя губами, сказал:

– Не мне бояться смерти. Я много раз смотрел ей в глаза и никогда не отступал назад. – И, уже покидая комнату, он обернулся к чародею. – Иди за мной. Я с удовольствием послушаю твои рассказы об этой стране, если, конечно, тебе есть, что рассказать.

– Цезарь, ты устанешь слушать меня.

Когда они вышли из широкого коридора на поверхность пирамиды, Лутуш быстро глянул в глаза Германика и едва не вскрикнул. Он понял, что римлянин уже поражён ядом. Но действие отравы ещё только начинало своё медленно разрушение организма.

Когда Германик прибыл в Египет и узнал о том, что хлеб в этой стране из-за неурожаев продаётся по очень высокой цене, малодоступной для бедняков, то немедленно приказал открыть государственные хранилища и приступить к бесплатной раздаче зерна. Ему было приятно делать добро людям. Он был счастлив, когда видел искреннюю благодарность на лицах египтян, которые бросались ему навстречу, едва он выходил на улицу.

Разумеется, Германик часто вспоминал нищего учителя и смеялся в душе над ним: ну, что мог сделать для людей несчастный философ? «Да, он может увлечь их горячим словом, зажечь примером. Но вот он уйдёт от них в другое место, и люди забудут его, а иные станут проклинать, потому что размягчил их души и сделал беззащитными перед окружающим злом. Нет. Добро, милосердие может давать людям только сильный человек».

Германик работал ежедневно, не гнушаясь разбором даже незначительной просьбы или жалобы, и поступал по совести. На улицу Германик выходил без ликторов и часто гулял один. Его всё более и более охватывала тоска по далёкому Риму. Он понимал, что Тиберий не мог позволить ему вернуться домой из страха иметь рядом с собой молодого соправителя. При мысли, что он никогда не сможет увидеть Рим, его глаза наполнялись слезами. И он порой вскрикивал:

– Ну, почему зло всегда побеждает добро, а ложь – правду?!