Гнев терпеливого человека

Каждый раз, когда слово «ОБМАНУЛИ» всплывало у Миколая перед глазами, он на какое-то время отключался. Но теперь не терял сознания, а продолжал куда-то двигаться, как-то общаться со встреченными людьми: что-то такое. В светлые же промежутки ему было непрерывно худо: он почти все время или выл, или стонал, или просто горько плакал. Обман был чудовищно, неправдоподобно ужасен и огромен. Он был… Ему даже было сложно подобрать сравнение. Ну, если бы вдруг он выяснил, что любимые, прекрасные родители, которые кормили его, ночей не спали, водили за ручку и все такое… Если бы оказалось, что все это время, с самого, наверное, зачатия, они делали это не от любви, а выращивая его на органы, на мясо!.. Вот это, наверное, было бы сравнимо с произошедшим… Никакой прекрасной, самой лучшей на свете Украины на самом деле не было. Украина была, но она была несчастным, невезучим осколком чего-то большего, который теперь непрерывно дергали, ворочали совершенно чужие руки, – лишь бы было больно соседу. Больно, еще больнее, еще и еще с каждым годом! Никто Украиной в мире не восхищался, над ней все откровенно смеялись. И москали не мечтали ее завоевать и погубить за ее любовь к свободе: у москалей хватало своих забот, и на соседей они смотрели с брезгливостью и недоумением. И никаких 5000 евро в месяц просто за принадлежность к великой украинской нации никто платить не собирался, таких идиотов на земле нет. И миллионы школьных уроков, телепередач и радиотрансляций про то, как мерзка Рашка, – они тоже были не просто так, их тоже кто-то оплатил и заказал и дал им лицензию, рейтинг, все что положено… Для чего, Матерь Божья? Для того, чтобы за двадцать с лишним лет они пропитались этим насквозь? Для того, чтобы они пришли вот сюда, на юг, запад и север чужой страны и теперь без колебаний убивали этих самых людей, искренне их ненавидя, искренне считая себя правыми? Убивали за чужой язык, за обнаруженные на книжной полке в чужом доме мемуары Жукова – губителя и палача Одессы? За замеченную у москаля на поясе потертую георгиевскую ленточку, как убивал он сам? За шапочку с тем же самым словом «РОССИЯ», в конце-то концов? И что им будет за это? Какая награда? Благодарное восхищение мира? Или ад с чертями? Воя, Миколай снова терял сознание на многие часы, а придя в себя, понимал, что прошел очередные километры. Потом он вдруг нашел себя в каком-то заброшенном, разбитом вдребезги деревенском доме, роющимся в обломках. Потом – с арматуриной в руке, опять плачущим.

Что это все означало, он так и не понял, но на вторые сутки затмения ужас и подавленность как общий, самый главный фон всего сменились на обиду. Глубочайшую, искреннюю, как вообще все его чувства до этого. Чтобы утешиться, Миколай попытался как-то поговорить с первой встреченной им местной женщиной – то ли москалькой, то ли жидовкой. Но поняв, что он один и не вооружен, она тут же попыталась его убить… Потом он опять ничего не помнил, но очнулся в следующий раз вообще в лесу: впрочем, в пределах видимости от проезжей дороги. Полевая эмблема «Чернигова-1» на плече оказалась оторвана, эмблема ВСУ тоже, все документы куда-то делись – удостоверение личности военнослужащего среди них. Не было вообще ничего, только боль и обида в душе, и ободранные до мяса кисти рук, и натертые ноги.

Охотник выследил его без какого-либо труда и еще долго осторожничал, гадая: ловушка это или действительно пьяный или обдолбанный одиночка. Он не стал убивать странно ведущего себя зондера с ходу, потому что не был уверен, враг ли это. Подобрался ближе, набросился, сбил с ног, прижал нож к ребрам, чтобы помучить в свое удовольствие… А тот начал сразу же рассказывать про то, как его выращивали на органы и мясо, и как это обидно, и вообще страшно так, что ни жить не хочется, ни вообще что-то делать… И заплакал, совершенно по-детски.