Гнев терпеливого человека

Потерявший в рейде карателей семью с маленькими детьми охотник Илья собирался сначала вообще пропустить весь этот бред мимо ушей, но его что-то буквально зацепило. Наркоманов он видел в жизни немного: в их краях их не было – чай, не столица. Псих? Да, было похоже. Но парень валялся у него в ногах, выл и рыдал не из-за того, что выпрашивал жизнь: такое он видал уже несколько раз; толку-то… Он кричал и выл о своей собственной обиде, о потраченных на ерунду многих годах своей молодой жизни и годах и жизнях тысяч человек: любимых родителей, любимого брата, совершенно неинтересных для любого слушателя племянников и дядек. На всех них охотнику было наплевать – будь он хозяином «большой красной кнопки», он бы и родителей, и всю семью карателя привел к тому же знаменателю, что и его самого, и несколько сотен миллионов других человек. Да, именно так… Но этот вой и плач… Они не тронули его, но они почему-то показались ему важными. И он потратил многие часы, чтобы дотащить странного человека до отряда, – последнего уже, наверное, в их краях. Петляющего среди сходящихся маневренных групп, которые уже сутки шарахающегося по перелескам от тех же карателей и от более серьезных команд. Илья рискнул жизнью, потому что сейчас было не самое удачное время для прогулок, особенно с таким тормозом на ногах. Сейчас однозначно было лучше сидеть очень тихо, и если двигаться, то между надежными лежками. А он…

– Ну че скажешь, доктор? Псих?

– Однозначно, – без колебаний ответил Николай, разглядывая и пленного, и охотника. Вроде бы все сходилось. И слезы на щеках самые настоящие, и нитки из темного пятна на плече торчали. Но все это ему не просто не нравилось, все это вызывало очень и очень большой дискомфорт. Не вписывалось оно в то, что он уже привык считать нормой, среди чего жил. Что-то он такое слышал раньше, очень смутно. Что-то такое же или почти такое же странное. Это раздражало.

– И че?

– Да пошел он… Будет нам теперь мозги парить, что осознал, что хочет искупить. Неделю бы назад полоснул бы по своим из чего-нибудь скорострельного, так я бы проникся. А то сидит тут, с тряпкой на запястьях, и мозги нам парит.

– Угу…

Командир взвода вздохнул и начал подниматься. Синхронно с ним начали подниматься и почти все остальные разведчики: Петрищев, Федотин, Иванов, Сивый, Дмитриев, Петрова со своим верным хвостиком, Геннадьев, Смирнов, потом еще человек десять. Каждого Николай знал и по именам, и по позывным, как в отряде и его взводе вежливо именовали клички. Они же были Петя, Фродо, Кениг, Сивый, «Тащ кап-лейтнт», он же Злющий, за ними просто Снайпер с не имеющим никакого прозвища напарником, Крок, Питер… И он сам, доктор, который «док», «Тащ лейтнт» и Нож, – вот в такой последовательности.

Иванов-Кениг и Крок нехорошо осклабились, Сивый и несколько других посмотрели совершенно равнодушно, охотник Илья сплюнул себе между ступней.

– Ну и стоило мне ноги топтать, блин?.. Я-то думал…

Разочарование в его голосе было совершенно очевидным, и Николай снова почувствовал то странное чувство, что он упускает что-то важное, лежащее на поверхности. Это же было сказано, это же прозвучало вслух, при всех, ну? Ощущение было острое и давно знакомое. Еще с медицины, с больниц, со студенческих циклов «внутренних болезней», со старого учебника синдромальной диагностики Роба Хэгглина. Один из десятка параметров развернутого биохимического анализа крови, по которым устало скользишь глазами в конце длинного рабочего дня. Одно или два из тысяч слов, которым киваешь, когда больной описывает тебе свои боли там и тут; один из полусотни оттенков в рентгенограмме. Ну?

– Эй, ты! Сколько таких было? Кто, ты говоришь, странно себя вел?

– Не знаю… Много. Каждый пятый, может быть.

– Крок, он твой.

– Ы-ы…

Охотник отвернулся рывком. Обидно ему, ясное дело. Остальные не стали, и сам Николай не стал. Обычное дело. Патроны слишком ценны в их краях, чтобы расходовать их по-глупому.

– Тридцать хватит?

– Сорок! Минимум!

Во-во, эти про то же. У охотника был СКС – самозарядный карабин Симонова, который ел те же самые патроны 7,62 39, что и старые «калашниковы». Бог его знает, этого Илью, где он взял СКС: выглядел карабин серьезно потертым, – значит, не в почетном карауле служил.

Расстались они как-то быстро: обе стороны явно считали, что зря потеряли время. Николай двигался там, куда его поставил комвзвода, делал все, что нужно, а сам мрачно и рассеянно продолжал думать. То, что сказал покойный зондер под самый свой конец, тоже вызывало смутно знакомые ассоциации. То ли он что-то такое похожее проходил еще в институте и прочно потом забыл, то ли… От всего этого он злился все больше, это отвлекало и раздражало. Особенно на фоне смертельной усталости, недосыпа, голода и вообще перманентной злости на все окружающее.