Гнезда русской культуры (кружок и семья)

«Русское чувство» Кости, питаясь родными источниками, распространялось на всю Россию и на ее прошлое. Из двух столиц он предпочитал старую столицу, Москву, видя в ней символ героической отечественной истории. Эпизоды этой истории отпечатывались в сознании мальчика; в семье помнили, как еще в Надежине Костя видел сон – Красную площадь и Минина в цепях, что впоследствии он и рассказал в стихах: «Нет, мечта не приснилась…».

Пристрастие Кости ко всему родному доходило порою до крайности. Так, он отказался называть Сергея Тимофеевича папой ввиду иностранного происхождения этого слова (французское «рара») и именовал его «отесенькой». Звучало это диковато и комично, но Константин с детских лет привык быть последовательным в своих поступках, не обращая внимания на то, как они выглядят в глазах окружающих. «Отесенькой» Константин называл отца всю жизнь и постепенно добился того, что и другие дети именовали Сергея Тимофеевича только так.

До переезда в Надежино в Ново-Аксакове постоянным участником всех занятий и забав был проживавший здесь младший брат Сергея Тимофеевича Аркадий. В обращенном к нему стихотворении «Осень» (1824) С. Т. Аксаков вспоминал, как они вместе «пленялись Пушкиным» (еще одно подтверждение пробудившегося в семье глубокого интереса к поэту), вместе «хохотали смешному» и т. д.

Умы и души обнажив,
Сердец взаимным излияньем
Или о будущем мечтаньем
Мы наслаждались, все забыв.
Сходны по склонностям, по нравам
Сходны сердечной простотой,
К одним пристрастные забавам,
Любя свободу и покой,
Мы были истинно с тобою
Единокровные друзья…

Единокровные друзья… Как это хорошо сказано! Сергей Тимофеевич нашел формулу, выражающую сущность отношений между членами семейства, когда кровная близость помножалась на родство духовное.

Все Аксаковы были объединены любовью к природе, ощущая эту любовь как черту семейную. Позднее Иван Аксаков писал отцу в связи с началом его работы над «Записками ружейного охотника»: «О дай Бог, чтобы и на меня в Ваши годы так же сильно действовали впечатления природы! Это просто дар Божий, за который я не умею и благодарить достаточно Бога». И в другом месте: «Мне просто нужно освежиться ощущениями природы, народа и поэзии!» Чувство природы находится в одном ряду с другими, самыми высокими чувствами, ибо оно выражало связь человеческого существования и с родиной, и с поэзией и саму естественность, непреложность этой связи.

Создавая свою семью, Сергей Тимофеевич, еще далекий от мысли написать автобиографические произведения, конечно, не думал, что он совершает что-либо общественно важное. А между тем это было именно так.

В господствующем сознании – и литературном, и общественном – идея семьи являлась как-то очень узко и однобоко. Она существовала в виде простаковской любви к своему великовозрастному дитяти, желания пособить ему всеми средствами, годными и негодными. Или в виде фамусовского протекционизма с почти рефлекторной установкой на то, чтобы «порадеть родному человечку» в ущерб, конечно, не своему и «неродному». Или в виде скромной (и, естественно, вызывающей у нас глубокое сочувствие) мечты Евгения из пушкинского «Медного всадника» – о «приюте смиренном и простом», с Парашей, с «ребятами», с кой-каким достатком и доступным «местечком».

В первых двух случаях – простаковском и фамусовском – чувство семейное воздвигалось на резком противопоставлении своего и чужого. Оно было откровенно эгоистично, порою нагло, нередко агрессивно, влекло за собой несчастия и беды.

И потому в иерархии человеческих переживаний чувство родственное и семейное обычно занимало низшие ступени, чуть ли не приравнивалось к животному инстинкту. «Отец любит свое дитя, мать любит свое дитя, дитя любит отца и мать. Но это не то, братцы; любит и зверь свое дитя…»