Гнездо

Она сделала погромче радиостанцию классической музыки, которую слушала, только когда ее разум был слишком занят для слов или разговоров. «Занят» было вежливым обозначением ее нынешнего состояния – кипящих мозгов. Если бы она припарковалась не на виду у торгового района своего крохотного, любящего сплетни городка, то легла бы на переднее сиденье и уснула. Она в последнее время так уставала. Ночью получалось поспать всего пару часов, прежде чем ее выбрасывало в состояние возбуждения и тревоги. Она могла лежать без сна часами, веля себе встать и заварить чаю, или принять теплую ванну, или почитать, но ничего из этого у нее не получалось; она просто лежала рядом с Уолтом, слушая, как он тихонько похрапывает (даже во сне он был безупречно вежлив), напряженная, парализованная беспокойством о Норе и Луизе, о деньгах и закладной, о плате за колледж, глобальном потеплении, пестицидах в еде, утечке личных данных в интернете и раке – господи, сколько раз она грела еду в микроволновке, в пластиковых контейнерах, когда девочки были еще маленькими? – и о том, не снизила ли она безнадежно их умственные способности тем, что не кормила их грудью, и каковы были последствия того, что она целый месяц позволяла им весело ковылять по гостиной с ходунками, отданными доброй соседкой, пока недобрая соседка помоложе не сказала ей: всем известно, что ходунки задерживают двигательное и умственное развитие. Ее мысли крутились вокруг того, что случится с девочками, когда они уедут из дома и скроются от ее бдительного взора (на каком расстоянии работает «Сталкервиль»? на сколько миль? надо будет выяснить), и гадала, кто сможет любить их и заботиться о них так, как они с Уолтом – вот только в последнее время чувствовала, что с треском провалилась по части любви и заботы. Ох! А еще она толстая! Она набрала минимум десять фунтов с того обеда с Лео, может, и больше: она боялась взвешиваться. Вся одежда была ей тесна, в ней было неудобно. Мелоди приспособилась прятать незастегнутые джинсы под рубашками, одолженными у Уолта; она не могла позволить себе новую одежду. Пальто Норы было в отвратительном состоянии, но если она купит Норе пальто, придется покупать и Луизе (у нее было такое правило: равенство во всем!), а два она определенно не может себе позволить.

Мелоди вспомнила давний день, когда у девочек разбушевалась ушная инфекция. Две лихорадки, две орущих всю ночь малышки, одинаково ненавидевшие любые лекарства. Глядя, как врач выписывает рецепт, она гадала, как исхитриться закапывать в ушки и давать амоксициллин двум капризным больным младенцам (четыре уха, два рта) три-четыре раза в сутки в течение десяти дней.

– Потом становится легче, да? – спросила она тогда педиатра, держа в каждой руке по извивающемуся потному ребенку; ни одну нельзя было положить ни на минуту.

– Зависит от того, что для вас «легче», – сочувственно рассмеялся доктор. – У меня двое подростков – и знаете, как говорят?

– Нет, – ответила Мелоди, у которой кружилась голова от недосыпа и избытка кофе. – Не знаю, как говорят.

– Маленькие детки, маленькие бедки, а вырастут велики – большие будут.

Мелоди захотелось ударить доктора. С близнецами было так тяжело, когда они были маленькими, особенно пока они жили в городе. Сейчас она скучала по тем дням, когда самым сложным было одеть детей и загрузить их в неподатливую двойную коляску, а потом дойти до площадки, где она сидела с другими мамами. Зимой они все являлись с дымящимися латте, летом с капучино со льдом и с бумажными пакетами в жирных пятнах – в них была всякая выпечка, которой они делились друг с другом. Они болтали, передавали друг другу куски лимонника, или черничные маффины, или что-то клейкое с корицей, называвшееся «мартышкин хлеб» (Мелоди любила его больше всего), и разговор часто сворачивал на жизнь до детей, на то, каково это было – спать допоздна, влезать в джинсы-скинни, дочитывать книгу до того, как между главами пройдет столько времени, что придется начинать сначала, каждый день ходить в офис и заказывать ланч навынос.

«Мне, конечно, приходилось лизать задницы, – сказала одна женщина, – но вытирать их было не надо».

«Я была важным человеком! – вспомнила Мелоди слова другой матери. – Я управляла людьми и бюджетами, и мне платили. А теперь посмотрите на меня. – Она показала на пристегнутого к груди младенца. – «Я сижу тут в парке, полуголая, и мне все равно, кто меня видит. И что хуже всего, никто даже не смотрит». Женщина отняла спящего младенца от соска и мягко провела пальцем по его пухлой щеке. «Из-за этой груди много чего случалось, знаешь ли. Но от вида этой груди никто раньше не засыпал».