Гнездо

Остальные быстрые наброски людей, проходивших через длинные залы, не то чтобы никуда не годились, но были не очень. У нее никак не получалось передать пропорции лица. Мальчик получился хорошо, потому что его лицо было скрыто, она это понимала. Она не хотела задумываться о том, что значит ее неспособность нарисовать глаза, зеркало души, самое главное, что нужно постичь любому художнику. От нее не укрылось, что у птиц из зала Леонарда С. Сэндфорда не было глаз: в их глазницы были вставлены крошечные ватные шарики.

– Так ты будешь поступать в школу искусств? – как-то спросила Симона, когда Луиза показала ей кое-какие наброски.

– Нет, – ответила Луиза.

Она как-то заговорила о школе искусств, и мать пришла в ужас. Школа искусств, по мнению Мелоди, была ненастоящим образованием.

– Почему нет? – спросила Симона.

– Потому что мне нужно хорошее общее образование, – сказала Луиза, подражая Мелоди. – Школа искусств – это, скорее, специальное.

– А что не так со специальным образованием?

Луиза нервно рассмеялась. Она не понимала, всерьез Симона говорит или иронизирует.

– Я серьезно, – сказала Симона, продолжая перебирать рисунки Луизы. – Медицинский – это специальное образование, и юридический тоже.

– Но там есть магистратура, это другое, – возразила Нора. Иногда ей казалось, что Симона слишком цепляется к Луизе.

– Есть, – согласилась Симона. – Но если ты любишь искусство и хочешь рисовать или писать, почему не пойти туда, где тебя научат лучше делать то, что ты любишь?

– В некоторых колледжах, которые мы смотрели, отличные программы по искусству, – пояснила Луиза.

– А сколько вы посмотрели?

– Четырнадцать, – сказала Нора.

Симона расхохоталась.

– Вы уже посмотрели четырнадцать колледжей?

– Это прикольно. Нам нравится, – сказала Луиза. Она понимала, что прозвучало это, как будто она защищается, и, честно говоря, она была бы рада не смотреть никогда больше ни одного колледжа. – Хорошо, когда можно сравнить и понять, что нам подходит.

Симона покачала головой и фыркнула.

– Вы так серьезно относитесь к поступлению.

Она вытащила из пачки рисунок и протянула его Луизе; это был один из ее любимых, мягкая пастель, фасад музея в сумерки. Она нарисовала его быстро и не стала отделывать; музей больше походил на гору, чем на здание, а улица с потоком машин напоминала бегущую реку движения и цвета.

– Вот это очень красиво, – сказала Симона; Луиза не могла припомнить, чтобы она говорила так искренне. – Я точно знаю, что это, то есть он как бы реалистичный, но вместе с тем и абстрактный.

Она перевернула лист вертикально.

– Смотри, даже под таким углом работает – я о перспективе.

Луиза с удивлением и радостью увидела, что Симона права. Та протянула ей рисунок.

– Это просто в натяг. Обрамь его. Тебе надо больше рисовать вот такого. И присмотрись к Пратту и Парсонсу[32]. И к РИСД[33]. Я подумаю и еще тебе подскажу несколько мест.

Луиза посмотрела на часы. Было уже поздно, и ей нужно было найти Симону и Нору, вечно забывавших про время. Они договорились встретиться в зале Тихоокеанских народов, который оказался пуст, если не считать французской семьи, собравшейся вокруг изображения острова Пасхи из стекловолокна, нависавшего над одним из концов зала. Когда Луиза подошла ближе, они попросили сфотографировать их на телефон и очень благодарили, когда она показала им снимок, где все улыбались и глаза у всех были открыты. Луиза решила быстренько взглянуть на экспозицию Маргарет Мид, которую очень любила. По дороге к стеклянным витринам она миновала маленький темный коридорчик и смущенно отпрянула, застав там обнимавшуюся парочку, а потом, еще не успев отвернуться, поняла, что на девушке были красные шведские клоги в дырочку, как у нее. И у Норы.

Луиза почувствовала, как загорелись шея и лицо. Ей хотелось убежать, но она не могла двинуться с места. Нора стояла, прислонившись к стене, ее блузка была расстегнута до пояса. Руки Симоны шарили под блузкой. Глаза Норы были закрыты, руки бессильно висели вдоль тела. Луиза видела, как рука Симоны движется к белому практичному лифчику Норы. «Пожалуйста», – услышала она голос Норы и увидела, как большой палец Симоны гладит ее сосок сквозь застиранный хлопок. Обе они застонали. Луиза развернулась и побежала прочь.

Глава четырнадцатая

Капрал Винни Массаро знал, что детишки, которые ходят в пиццерию его отца, зовут его Робокопом. Ну и пусть. Когда-нибудь он схватит одного из них клешней на конце своего ужасающе сложного ручного протеза, возможно, пухлого рыжего; он ему сопли-то утрет. Может, схватит хорошей рукой, рукой из плоти и крови, и даст ему поболтаться в паре дюймов от земли, пока станет гладить его толстую веснушчатую щеку стальным пальцем, чтоб плакал и просил пощады, извиняясь сквозь рыдания. Винни так и видел, как у него пузырятся сопли.

Стоп.

Перемотка.