Гнездо

Это был не тот тип воображаемого сценария, какой Винни должен был себе позволять: он не был ни позитивным, ни аффирмативным, не так его учили управлять гневом. Остановиться и перемотать – это было одной из «техник», которые он должен был «применять», по словам терапевта по гневу; не путать с физиотерапевтом, или терапевтом-протезистом, или терапевтом по движению, который и предложил управление гневом, когда Винни металлическими щипцами новенькой, оплаченной государством конечности распотрошил игрушечную уточку на миллион кусочков пенопласта, когда не смог ни разу ее поднять и опустить.

Винни сделал глубокий вдох. Закрыл глаза. Перемотать. Перемотать. Перемотать. Он представил, как подходит к столику, смеется с детьми, показывает им свою руку, добродушно объясняя, какая это сложная технология, как ему хирургически восстанавливали нервные окончания, чтобы он мог управлять искусственной рукой с помощью мозга. Наверное, я Робокоп, сказал бы он, отчасти человек, отчасти робот.

Ух ты, сказали бы ребята. А можно потрогать? Конечно, ответил бы Винни, потом рассмеялся бы и легонько похлопал одного из них по плечу (настоящей рукой). Давай, сказал бы он, потрогай. Не хуже старой руки. Не жарко, не мерзнет, не порежешься, не ушибешься. Даже лучше старой руки!

То есть лучше, если ты не Эми, бывшая невеста Винни, тогда новая рука точно не лучше старой. Если ты Эми, ты притворишься, что с новой рукой все в порядке, приклеишь к лицу улыбку, будешь фонтанировать банальностями вроде «важно то, что внутри», пока однажды Винни, которому наконец-то стало полегче, мимоходом не обнимет тебя за талию и ты не вздрогнешь. Винни, конечно, этого не почувствовал (Знаете что, ребят? Новая рука не чувствует предательства!), но увидел; он же не был слепым. Хуже того: поскольку он не подумав прикоснулся к ней искусственной рукой, он даже не испытал удовольствия от того, как пальцы немного погружаются в мягкую ленточку плоти над бедрами, которая ему так нравилась, ничего не почувствовал до тех пор, пока не увидел, как она сжалась, а потом, оцепенев, взглянула на него и…

Стоп. Перемотка.

Он мысленно вернулся к разговору с ребятишками за столом и представил, как даже рыжий перестанет хихикать. Как они все ахнут, когда он поднимет крошечную и жирную пластиковую солонку. Не картонку побольше, с чесночной солью; само ее присутствие казалось ему оскорбительным. Даже не заговаривайте с ним о том, как местные мексиканцы покрывают свою идеально приправленную пиццу чесночной солью, а иногда еще и острым соусом; носят его в карманах, в походных бутылочках, как будто дед, по рецепту которого Винни и его отец Вито готовили до сих пор, не научился делать томатный соус в Неаполе, где, твою мать, томатный соус и изобрели.

Стоп.

Он возьмет настоящую солонку и бережно вытряхнет несколько крупинок на ладонь из плоти, а потом бросит через левое плечо, чтобы отогнать дьявола, как учила nonna. Дети зааплодируют.

Да, скажет Винни, заканчивая демонстрацию чем-то «позитивным» и «ориентированным на будущее», стараясь избегать «горечи» и «ненависти к себе». Я из везучих, скажет он, подмигнув им, как чертова кинозвезда.

Дело было вот в чем: Винни и правда был из везучих – и знал это. Он мог бы лишиться не одной конечности. Он мог бы погибнуть. Когда рванула бомба-самоделка, он мог бы идти не по правой стороне дорожки, а по левой, как его приятель Джастин, который был как бы и жив, но нет. Травматическое повреждение мозга, так это называли, вместо того чтобы сказать как есть: чертов слабоумный. Джастин целыми днями сидел у себя дома в Вирджинии перед телевизором, пуская слюни, мать его купала, отец кормил с ложки, его выкатывали на веранду на солнышко, чтобы свежим воздухом подышал, а соседи могли бы попялиться из окон и ощутить, какие они счастливые, покачать головой и сказать: боже упаси. Джастина каждый вечер относил в постель брат, чтобы на следующий день он проснулся и вся эта тоска началась по новой, пока, наконец, он не двинет кони и не освободится от своих печалей навеки. Джастину оставалось пять чертовых дней до конца командировки и отправки домой – в целости.

Так что да. Винни был из везучих. Счастливчик. Он был по-прежнему силен, в целом здоров. Мог в любую минуту принять управление семейным бизнесом – не только пиццерией, но и симпатичным итальянским бакалейным магазинчиком через дорогу, торговавшим по большей части импортом, дед открыл его на Артур-авеню, когда район был итальянским, только итальянским, и сюда еще не начали приезжать семьи мексиканцев – с каждым десятилетием все больше. У него была семья, она помогала и поддерживала. К черту Эми. Может, он иногда слишком злился, но он над этим работал. Старался.