Гнездо

Сейчас, когда из пиццерии ушли дети (посмеиваясь над ним, он это знал), ему стало поспокойнее. Поспокойнее, пока он не увидел Матильду Родригес, шедшую по улице, и его ярость не запылала заново, потому что ну поглядите на нее, идет себе, опять на костылях, раскачивается, как будто она, мать ее, царица Савская, а Артур-авеню в Бронксе – ее царство. Ждет, что люди будут уступать ей дорогу, придерживать двери, предлагать донести ее сумки. Что дальше? Рикшу ей? Бархатный плащ поверх замерзшей лужи?

Не должно так быть. Она должна ходить.

Он опустил голову, сделал глубокий вдох. Перемотать, перемотать, перемотать. Он попытался применить технику создания образа, используя позитивную историческую референтную «картинку».

Он подумал о том, как познакомился с Матильдой, когда она только попала в центр реабилитации, а он занимался утомительной работой, осваивая новую руку. Подумал о том, какой живой, целеустремленной и кокетливой она тогда была, не только с ним – он же не идиот, – со всеми, но все-таки это было приятно. Сколько она пела, как звала всех «мами» или «папи», независимо от возраста и разницы в годах. Он вспомнил ее колышущиеся темные волосы и ослепительную улыбку, а это напомнило тот особенный розовый свитер, который она носила в первые недели. Он думал о том, как розовый свитер натянется у нее на груди, когда ее поставят на костыли, и станет ясно, что она не заморачивалась с лифчиком, и свитер задерется, обнажая ее тонкую талию. Думал о том, как бы ему могло захотеться дотронуться до этого розового свитера, а это заставило его задуматься о своей механической руке и о том, что, если он дотронется до свитера, ткань может зацепиться, а то и порваться и начать распускаться. Матильда опустит глаза на свой порванный свитер, и ее лицо исполнится печали, а может быть, отчасти и отвращения. И тогда она снова посмотрит на него своими красивыми миндалевидными глазами, и – он это ясно видел – в них появится жалость.

– Капрал! – Матильда уже стояла на пороге пиццерии.

Она была с кузеном Фернандо, который ее все время навещал в клинике, когда не было занятий на юридическом. Он нес ее сумку и пакеты из магазина. Глаза у Матильды слезились от холода, улыбка была робкой; она знала, как Винни относится к костылям и к тому, что она не пользуется протезом.

– Я так хочу есть. Честное слово, пять кусков бы сейчас съела, – сказала она, входя в ресторан и направляясь к одной из кабинок.

Винни смотрел, как Фернандо помогает ей сесть и устроиться, убирает ее костыли под стол. Винни сосредоточился на том, чтобы поздороваться без осуждения. Досчитал до десяти, прежде чем подойти, заткнув мокрое посудное полотенце за пояс джинсов. Матильда сидела и с тревогой смотрела, как он подходит ближе, вытирая нос, из которого немножко потекло, салфеткой «Пиццерия Вито». Винни слегка оперся на стол хорошей рукой, придвинул лицо к ее лицу.

– Где, твою мать, твоя нога, – сказал он.

Глава пятнадцатая

В ночь аварии прошлым летом Лео сидел в приемном покое в жесткой, ужасающей готовности. С похмелья. Оцепеневший. Он все проигрывал миг столкновения, крики Матильды и куда более пугающий момент, когда она перестала кричать и он испугался, что она умерла.

Их положили в соседние палаты в отделении экстренной помощи, его и Матильду. Он временами слышал, как она стонет и как врачи обсуждают возможность пришить ногу. Ее правую ступню почти оторвало у щиколотки. Больничный переводчик разговаривал с ее родителями.

Старый друг семьи из управления шерифа позвонил Джорджу Пламу с места аварии одновременно с тем, как Лео позвонил Беа. Джордж и Беа уехали со свадьбы и вместе прибыли в больницу.

Джордж тут же обсудил с ним порядок действий.

– Мне все равно, что ты помнишь, – тихо сказал он. – Сейчас ты не помнишь ничего. у тебя травма головы, – он кивнул в сторону кровоточившего подбородка Лео. – Понимаешь?

Лео смотрел, как Беа прислушивается сквозь занавеску, не зная, стоит ли надеяться, что она по-прежнему хорошо понимает по-испански, или это иссякло, как и другие ее таланты. Она слушала внимательно; голову она наклонила, и Лео увидел, что плечи у нее сверху немножко обгорели. Платье на ней, как и почти все, чем она владела, было винтажным – короткое, без рукавов, черное, – и она обнимала себя за плечи, как будто пыталась согреться в прохладной кондиционированной больнице.