Гнездо

– В смысле? – у Норы обмякли руки и зазвенело в ушах.

Она ведь проверяла, не было ли в зале Луизы.

– У тебя коленки грязные. – Луиза была искренне озадачена, она вглядывалась в Нору, которая, казалось, была не в себе, ее почти лихорадило. – Вы что, обдолбанные?

Она понизила голос и подошла поближе, чтобы посмотреть им в глаза.

– Нет! – сказала Нора. – Мы только из IMAX.

– Я сережку уронила, – пояснила Симона. – Мы с Норой ползали по полу, искали. Было темно.

Симона опять включила этот голос, этот тон, от которого Луизе становилось не по себе, словно она ляпнула что-то не то, какую-то глупость.

– А, – сказала Луиза. – Нашли?

– Ага. – Симона потрогала ухо с рядом крошечных серебряных колечек вдоль мочки.

Луиза не понимала, как одно из этих колечек могло упасть. И как они его смогли отыскать в темноте. И почему они ей врут.

Нора никогда не врала Луизе, никогда в жизни. Они уже несколько лет не рассказывали друг другу все подряд – каждую случайную мысль, промелькнувшую в уме, сны, недовольства, откровенные подробности своих увлечений и желаний, – но они никогда друг другу не врали. Нора хотела поговорить с Луизой, но не знала, как начать. По утрам она стояла в их общей ванной, когда Луиза уже завтракала внизу, и репетировала, как скажет что-нибудь – что угодно – перед зеркалом.

– Привет, я лесби, – начинала она. У нее не получалось сказать это не скривившись; это казалось таким мелодраматичным и тупым. – Привет, – говорила она своему отражению. – Мне нравится девушка.

Это тоже звучало тупо. «Я сплю с девушкой»? Тупо. «Трахаюсь с девушкой»? Не то. «Я влюблена в девушку?» А она влюблена? Она пока не была уверена. «Просто хочу быть честной». Она слышала в голове голос матери: «Сказать правду – это всегда правильно и всегда легче».

– Привет, – пробовала она. – Я с ума схожу по девушке и не знаю, влюблена я – и вообще лесби ли я, – но я так ее хочу, что в глазах темно.

Ну, это, по крайней мере, было правдой.

– О боже, – сказала Симона, когда Нора попыталась поговорить с ней об этом в музее; они сидели на полу, прислонившись к стене, в относительно тихом месте, их ноги лениво соприкасались. – У тебя внутри все шиворот-навыворот? Прям стоишь, смотришься в зеркало и думаешь: «Что это значит? Кто я? Что я теперь, когда поцеловала девушку?»

Нора смутилась. Она не любила попадаться Симоне на язык (ну, только в определенном смысле).

– То есть ты такая: «Я что, теперь должна весь день слушать Мелиссу Этеридж[48] и перестать брить ноги?» – Тут Нора легонько шлепнула Симону по руке. – Будет так грустно, когда тебе придется постричься под правильный лесбийский ежик, – продолжала Симона, взяв в руку густую прядь Нориных каштановых кудрей. – Я буду скучать по этим волосам. Но правила есть правила.

– Проехали, – сказала Нора. Теперь она чувствовала себя дурой и злилась. – Забудь, что я что-то говорила.

– Прости, что я тебя дразню, – улыбнулась Симона, продолжая играть с волосами Норы. – Ничего не могу с собой поделать. Мне нравится смотреть, как ты краснеешь. Это мило. Ты розовеешь только тут, – она прикоснулась кончиками пальцев к центру Нориной щеки. – Как будто такой фокус.

Нора отпихнула руку Симоны.

– Просто… у меня в прошлом году парень был!

– И у меня.

– Правда?

– Да. Теперь нет. Он был очень красивый. Такой секси, просто огонь, но тупой, как кирпич. Все говорил, как хочет съездить в Китай, потому что свинина му-шу – идеальная еда. Господи, такой тупой. Но красавчик! – Симона вспыхнула ослепительной улыбкой. – Не такой красивый, как ты. Ты мне нравишься больше, если ты из-за этого переживаешь.

– И что ты говоришь?

– Кому?

– Ну, не знаю. Всем. Друзьям, родителям. В смысле… ты призналась?

– Ну, для начала я им ничего не говорю, потому что это их не касается. Я привожу домой мальчиков. И девочек привожу. Ничего такого. – Нора, не веря своим ушам, уставилась на Симону. Не могло же все быть так легко. Не могло. – Я задеваю твои чувства? – спросила Симона. – Я не пытаюсь тебя задеть. Просто не люблю ярлыки.

– Я тебе не верю.

– Почему? Ну, если бы я была парнем, тебе надо было бы «признаваться»? Ты бы пришла домой и сказала: «Мама, мне надо тебе кое-что сказать. Я поцеловалась с парнем, и мне понравилось».

– Это не одно и то же. Или мои родители просто не такие, как твои.

Симона пожала плечами.

– Я бы сказала, тут без вопросов. – Она застегнула свой кардиган цвета лайма и встала. – Мои родители крутые. Мамин брат гей, и ему было нелегко. Бабушка с дедушкой были очень верующие, они ему спуску не давали. Никогда. Но они с мамой – его зовут Саймон, меня назвали в его честь, – очень близки. Теперь мы его семья.

– У моей мамы тоже брат гей. – Нора так и сидела на полу, глядя на Симону снизу вверх.

– Правда? – спросила Симона. – Она его не одобряет?

– Нет, нет, – начала Нора, пытаясь как можно проще объяснить, что такое семейство Плам, что их связывает и разделяет. – Они не близки, но все сложно. Они все немножко странные.