Гнездо

«Вы – сердцебиение друг друга», – все время повторяла им Мелоди, и Луиза в это верила; ей это не всегда нравилось, но она в это верила. Когда отец учил их ездить на двухколесном велосипеде, Луиза ужасно боялась. Каждый раз, как он отпускал ее велосипед, она чувствовала, как шатается заднее колесо, и от ужаса переставала крутить педали, велосипед замедлялся, вилял, падал, и ей приходилось спрыгивать, освобождаться от вращавшихся спиц и жужжавших педалей.

– Давай Нора попробует, – наконец сказал Уолт.

Настала очередь Норы, Норы, которая всегда была бесстрашнее, всегда проворнее двигалась, и когда Луиза смотрела, как отец бежит рядом с ее велосипедом, а потом отпускает заднее колесо и Нора налегает на педали, все быстрее двигая ногами, придает велосипеду скорость и вес, необходимый, чтобы держаться прямо, она словно сама это делала. Она чувствовала все до мелочей. Наблюдение за тем, как тело Норы что-то делает, давало ей соответствующую мышечную память.

Когда Луиза снова попробовала сесть на велосипед и отец отпустил колесо, она просто полетела.

Глава двадцать первая

«Женщина. Бегаю. Литературный агент. Одинокая». Стефани перечитала свой список – четыре понятия, которые поспешно набросала, чтобы описать себя собравшимся, большей частью незнакомцам.

– Не задумывайтесь, – сказала Шерил, жизнерадостная женщина, проводившая тимбилдинг. – Запишите первые четыре понятия, которые придут вам в голову. Никаких правок первого импульса и никаких должностей.

Стефани вычеркнула «литературного агента» и вписала вместо него «читателя», что в любом случае было точнее: этим она должна была бы заниматься целый день, но на это у нее на самом деле не хватало времени, кроме как по вечерам и выходным. Ее немного покоробило то, что она написала «одинокая»; удивительно, что это слово явилось из рыхлого ила ее лишенного кофеина подсознания. Уже четыре дня назад она тайком поменяла кофейные зерна на бескофеиновые (Лео даже не заметил), и теперь ее клонило в сон, как будто ее мозг большую часть утра был приспущен. Но она никогда не думала о себе как об «одинокой». Она еще раз перечитала список, подумала, не вычеркнуть ли «одинокую», не заменить ли на что-то другое («жительница Нью-Йорка»? «кулинар»? «садовница»?), но это было бы жульничеством, да и все остальные за столом уже, похоже, закончили.

Стефани очень хотела, чтобы этот день закончился, первый из трех раздражающих, но обязательных дней ориентации сотрудников. Корпорация, которой она продала свое агентство, левиафан со штаб-квартирой в Лос-Анджелесе, представляющий индустрию развлечений – кино, телевидение, музыку – и искавший спеца по литературе в нью-йоркский офис, настояла на обучении. Стефани знала, что это лишь первое из множества раздражений, которые ей придется претерпеть после того, как она столько лет управляла своей конторой с любимыми, пусть и не от мира сего, сотрудниками. Она пыталась быть терпеливой, но все это было полным бредом – айсбрейкинг, групповая динамика и семинары по сексуальному харассменту. Какое отношение все это имело к ней или ее сотрудникам? Они уже умели вместе работать и делали это хорошо, потому что всех и каждого Стефани отбирала вручную за особые интеллектуальные таланты, за разборчивость и, самое главное, за их способность сработаться с ней.

Шерил (представившаяся как консультант по человеческому капиталу, что вызвало первый за утро смешок у Стефани и ее давней помощницы Пилар) прогоняла их через второй айсбрейкинг за утро. Первый прошел хорошо. Это была старая добрая классика, «Две правды и ложь». Стефани уже проходила это несколько раз, на конференциях и собраниях, когда всем приходилось по очереди вставать и зачитывать три утверждения о себе: два правдивых и одно ложное, а остальные должны были догадаться, где что. Стефани всегда говорила одно и то же.

«Я снималась в фильме, получившем «Оскар» (Правда. Когда ей было семнадцать, она работала в Куинсе на кейтеринг, который обеспечивал съемочную группу «Славных парней». Однажды она заметила, как на нее пялится из-под полей панамы Скорсезе, пока она вытряхивает салат из огромного пакета на белый пластиковый поднос. Она ему улыбнулась. Он подошел, взял со стола четыре овсяных печенья и спросил: «Хочешь в кино сняться?» Отправил ее к парикмахеру и гримеру и взял в сцену в «Копакабане». Восемь дублей, все за один день. Она несколько часов простояла, шатаясь на высоких каблуках, в тесном платье из золотого ламе и палантине из черной норки, с закрученными башней в милю высотой волосами. Именно ее рыжие волосы и понравились Скорсезе; он поставил ее впереди по центру в кадре, где Рэй Лиотта ведет Лорейн Бракко вниз по лестнице к их столику)».