Гнездо синицы

Скрипнули петли серой тяжёлой двери, двое отточенным движением синхронно выбросили окурки под ноги и выпрямились по стойке. Но полковник даже плевком их не удосужил, как заворожённый плёлся вслед за человеком без лица, но с камерой на шее.

Двенадцать

Выходит, это так.

Я давно искал нужные слова для описания того, что происходит со мной. Егор нашёл их с ходу.

Я мёртв внутри – точно так же, как бездельники из интернета.

Я настолько мёртв, что привык ничему не сопротивляться, а потому, если цирк – значит цирк, война – значит война, ремонт – значит ремонт, да так, чтобы обои к стене клеились кровью. Я ответственно плыву по течению и умею преодолевать преграды, поэтому мне никогда не бывает скучно.

Я ем овсянку по утрам (на воде, без сахара).

Я бесцельно расходую отведённое мне время среди виртуальных туловищ и бесконечного множества прослоек иронии и отдаю себе в этом полный отчёт (хотелось бы в это верить).

Я ношу маску в общественных местах.

Я сознательно отказываюсь следовать двум диалектическим эволюционным инстинктам: толкать падающего и спасать. Мёртвому внутри не пристало обижаться на окружающий мир, ведь сам он ему принадлежит лишь формально.

Я никогда не затягиваю с мытьём посуды и не хрущу пальцами.

Я напряжённо наблюдаю за наблюдающим.

Я с лёгкостью могу подтянуться больше 30 раз за подход. Разве можно быть мёртвым внутри и подтягиваться меньше 30 раз?

Я желаю знать смерть в лицо, чтобы при встрече не сторониться её, для этого я постоянно тренируюсь, жадно поглощая всякое знание без разбора: пока ты мёртв, что бы ты ни узнавал – всё о смерти. А чем ещё, кроме как острием рассудка, можно препарировать мир, скажите мне на милость? Забившись поглубже в нору, разделив с миром его внутреннее пространство, где стирается человеческая личина и остаются лишь буквы и знаки, указывающие на те или иные принадлежности. А затем стираются и они. И всё оказывается в одном.

Я сортирую мусор.

Май, 9

Я всегда слышал дорогу, особенно летом, когда окна открыты нараспашку.

Тринадцать

– Зря ты, – поманил меня директор наполовину пустой бутылкой.

Под определённым углом казалось, будто от чёрной жидкости внутри исходит золотистое свечение. Он успел достать откуда-то пару походных железных стопок и разлить. Огонь в дверном проёме, ведущем в офисное пространство, отливал почти что бордовым.

– Сорок лет! Сорок лет бутыль ждала своего выхода и вот наконец дождалась! Попробуй, хотя бы самую малость, и всё станет ясно.

– Благодарю, но вынужден отказаться. Я не употребляю спиртное.

– Это достойно похвалы. Но буду вынужден тебя расстроить: пусть немного, но всё же ты выпил. От чая-то ты не отказался.

– Ясненько. – В этот момент я как раз подносил кружку ко рту.

– Уже поздно.

– А я уж было подумал, что это Карина паршиво заваривает чай, – ответил, тонкой струйкой выливая жидкость из кружки на пол.

– Карина тут ни при чём. У неё золотые руки. Впрочем, сильно не переживай: это не какой-нибудь там шмурдяк.

– Верно, мне следует спросить, что же это?

– О, это долгая история, и я бы с удовольствием её тебе поведал, но обстоятельства, понимаешь, не располагают к cosy chat[103] (приятной беседе). К тому же что там на часах? Полночь! Ай-ай-ай! Нарушать режим – посягать на святое!

Мы уже направились было к двери, когда Директор развернулся по-солдатски резко, лицо его выразило в тот момент крайнюю обеспокоенность.

– Хотя стой.

– Что случилось?

– Ты даже не попытаешься меня остановить?

– Зачем?

– Огонь ведь не страшен для тебя.

– Прошу прощения…

– Разве не в этом твоя суть?

– Моя суть – помешать вам выйти из горящего здания?

– Как тебе сказать: и да, и нет…

– В смысле?

– Как монетка упадёт.

– Вы хотите сейчас бросить монетку?

– У меня нет монетки! – воскликнул он почти оскорблённо.

– На что же теперь надеяться?

– Раз монетки нет, значит, я не уйду. Это моё решение. Пока ещё не время, – указал он наверх, а сам удобно уселся в кресло, пригласив меня расположиться напротив. – Я постараюсь успеть.

– То есть вы не собираетесь спасаться… – опешил я.

– Да садись ты уже. Спасаться! – закашлялся он. – Этим мы сейчас и займёмся! Меня так просто не провести. На головокружение не обращай внимания, это всё из-за кислорода. Ох уж этот дурацкий кислород. Я тебе растолкую всё по порядку, начиная с самого начала. В том месте, где я родился, не было ни небоскрёбов, ни интернета, ни даже нормальной дороги, зато там отмечали ежегодно празднество ледохода: днём босые парни в белых нарядах с красным кружевом на воротниках и рукавах прыгали по льдинам, дети запускали чёрных змеев в небо, девки в молочного цвета холщовых сарафанах с вырезом на спине, подпоясанные под грудью алыми атласными лентами, кружили хороводы, а старики собирали из валежника огромный жертвенник на капище на лесной поляне. Это видится диким и маловажным со стороны, однако это единственные воспоминания, которыми я дорожу. К сожалению, я только теперь это понимаю, из-за тебя в том числе, но скорее всё же из-за отравления побочными продуктами горения.