Гнездо синицы

С утра кто-то подбросил на порог нашего дома пропавший давеча «Зенит» (как две капли воды похожий на твой). В свете последних событий мало кто обратил внимание на то, что в одночасье у всех жителей исчезли фотокамеры. Стоило мне прикоснуться к находке, как я сразу почуял неладное. «Надо бы перемотать плёнку и отнести её на проявку», – подумал я. Кадров там оставалось один или два, я хотел было сделать холостой снимок, но спуск ходил свободно, а при попытке взвести затвор стопорился. При обратной перемотке в каком-то месте плёнку заело: пришлось действовать вручную. Накрывшись прежде плотным одеялом, я обнаружил на плёнке приклеенный кусочек чужого негатива. Недолго думая, я прыгнул в ботинки и рванул прямиком к дому Зари.

Дом её семьи был одним из самых больших и ладно сложенных, он располагался в некотором отдалении от селения. Вместо привычного гомона и бытовой суеты меня встретила там траурная тишина. Я приоткрыл дверь максимально тихо, чтобы ненароком не потревожить родительское горе: две недели назад пропала младшая сестра Зари. В широких сенях сидел на скамье исхудавший прадед, он даже привстал, заслышав скрип петель, но, узнав меня, без сил рухнул обратно. Он открыл было свой беззубый рот, но смог издать лишь хриплое мычание. В этот момент на пороге показалась Заря.

– Тише, хороший мой, – попыталась она успокоить старика.

– Домой! Домой! – наконец вымученно выдавил из себя он.

Взяв его заботливо под руку, она исполнила просьбу, на минуту я остался в одиночестве в узкой полоске света. Под тяжестью впечатления, ни в коей мере не сравнимой с той долей, что выпала на их семью, я едва нашёл в себе силы выйти на крыльцо. Лёгкая дымка обволакивала вершины вековых сосен, чьи застывшие в статике сырые ветви тянулись к нашим испуганным душам. Когда Заря вернулась, я рассказал ей про камеру.

– Нам тоже подбросили. И остальным тоже. Правда, дед не закрыл объектив, когда перематывал, и всё засветилось, но я схожу с тобой за компанию.

С каждым ударом колуна мы отчётливей ощущали нависшую над поселением угрозу и ещё то, что каждое событие, начиная с того момента, когда зерно рукой первого сеятеля было разбросано над пашней, вплетено в непостижимую игру, да, с нами играют, как с деревянными фигурками на полотне, и суть этой игры вот-вот должна проясниться сама собой: все поверившие – проиграют, а несчастные жертвы вдруг выйдут из-за стола смеющимися победителями, раскланяются под оханья матерей, причитания отцов, вот-вот и деспоты этого мира, пожимая плечами, расколются, мол, как это вы поверили, будто мы в самом деле задумали злодеяние, и сами лесные духи вместе с Луж пустятся в хоровод… Но за то время, что мы с Зарёй поднимались от скрипучего мосточка на крутой берег, ничего похожего не произошло, лишь отчаяние копилось безмерно.

– Когда я позвонил туда, чтобы узнать, примут ли они плёнку с изолентой, они заранее знали, что там восемь лишних кадров.

– Она всегда забирала рыбаков, охотников, детей. Первые могут пускать круги на воде, вторые – отпугивать непрошеных гостей, третьи – делить с ней одиночество. Зачем ей камеры? – спросила Заря.

– Почему я сейчас не могу убить всех их? – Я уже представлял, как приближаюсь к окошку, куда обычно сдавали плёнку на проявку, представлял, как хватаю за руку того, кто прячется в вечной мгле.

Этот серый покосившийся от времени сарай вплотную примыкал к вольерам с кроликами и был, очевидно, как-то связан с тайной. И только тогда я понял, что никогда не видел ни служащих фотолаборатории, ни хозяев, а ведь сколько часов проторчал у клеток со здоровыми зайцами, готовыми разодрать пузо задними лапами, стоит их только взять за уши.

– Нельзя, это всё испортит. – Она обошла меня спереди и сказала тихо на ухо: – Тем более они здесь ни при чём, – затем поцеловала, чтобы успокоить. – Ты же знаешь: никто не должен быть так счастлив.

– Клянусь, я выпилю здесь всё подчистую, каждый корень выкорчую и предам огню, и каждое взошедшее семечко буду выдёргивать ежегодно, пока лес не превратится в безжизненную пустыню.

Четырнадцать

– Кто знает? – на последнем издыхании проговорил Директор. – Может, открывая сейчас окно, я открываю не только конкретно это окно, но и все окна, которые мне когда-либо придётся открыть? Вообще все окна во всех башнях, какие только существовали! Как если бы за каждым отдельным действием или предметом скрыто было обращение к одному-единственному составляющему их суть… Понимание это меняло бы всё, привносило ответственности в каждый шаг. Каждому следовало бы задаться вопросом: достойно ли он служит своему времени?

Он дёрнул за импровизированную ручку, и две секции стекла по два метра в ширину и четыре в высоту спланировали куда-то вниз. Я едва успел проследить за ними: первая свалилась на пустую парковку, разлетевшись вдребезги, вторая же, успешно миновав теннисный корт, впечаталась в ограду, отделяющую причёсанную территорию фирмы от индустриальных могил.

– Говорил, пригодится! А? Говорил же? – закашлялся пьяный в равной степени от сока волшебной морошки и от угара Директор.