Гнездо синицы

Делать нечего, пока юный арлекин карабкался, совы умело растянули алую льняную нить над пропастью, а силачи понатаскали ножниц – всяких разных, сколько нашлось в доме. Снизу все уж собрались готовые дыхание задерживать, смотрят, шушукаются:

– Авось, и впрямь сможет?

– Не сможет.

– А я думаю, сможет!

– Что в этом такого, взял да ножками топ-топ! Я бы и на руках сумел!

– Докажи! Ты только трепаться и умеешь!

– С радостью… да вот незадача, только вспомнил, давеча ведь я кисть потянул, жонглируя пушечными ядрами…

– Естественно!

– Расшибётся же, дурак!

– Не сможет, не верю…

Наконец добрался Пьеро до верху, стоит у края – поджилки руками придерживает.

– Вам когда-нибудь доводилось этим заниматься? Это на самом деле очень опасно и вовсе не обязательно, – услышал вдруг арлекин всё такой же надменный голос Премудрой девицы. Приблизившись вплотную к краю, он различил её крошечную фигурку, очаровательно сложившую рупором ладоши перед ртом.

– Доводилось! Каждый день и каждый час! – ответил он.

– Ладно, Пьеро, так и быть, мы вам поверили, – крикнула она куда более мягким тоном. – Вам удалось нас впечатлить, теперь спускайтесь.

Этот снисходительный тон ещё сильней задел его игрушечное нутро, и, оглянувшись на свою короткую пустую жизнь, он решился. Всё произошло неожиданно, кажется, даже сам арлекин до конца не сообразил, как вдруг вскочил на льняную нить, быстро продвинулся по инерции шагов на пять-шесть, но затем потерял равновесие, взмахами рук безуспешно попытался нащупать центр тяжести и, издав короткий и в чём-то даже удивлённый крик (получилось что-то вроде «О!»), свалился прямиком на распахнутые лезвия.

Я в этот момент сидел в первом ряду один-одинёшенек, ничего не видя и не слыша, и – не способный исправить нелепую оплошность судьбы – не знал, как к этому отнестись; в отчаянье детском принялся метаться из стороны в сторону, прямо как муха на фоне пыльного абажура. Укором провожали мои метания угловатые кресла, секретер и сервант, а Пьеро лежал, выставив напоказ свои лоскутовые внутренности; вокруг него молча столпились балерины, жонглёры, предсказатели, мыши… Лишь Премудрая княжна не могла найти сил, чтобы взглянуть на тело несчастного.

– Это случится с каждым из нас, – наконец произнёс кто-то негромко (то ли дрессировщик, то ли лев), а я никак не мог поверить в реальность происходящего, ощущал лишь, как всё – ширится, нарастает в душе чувством многократно превосходящей меня неизбежности… Вдруг хлопнула входная дверь – мама вернулась.

– Это несчастный случай, это несчастный случай: арлекин рухнул с натянутой нитки! У него не было страховки, почему он её не надел?.. – закричал я, закрывая лицо руками.

Снег на маминых сапогах быстро таял; успокоив меня в объятиях, она скинула пальто, надела домашние очки и направилась к месту трагедии, чтобы оценить масштаб бедствия. Я в это время театрально наматывал круги на кухне, поедая себя изнутри и спотыкаясь о мебель. Спустя пару минут её фигура наконец выросла на пороге:

– Ничего страшного, жить будет, – заключила она и потянулась к верхнему ящику, где хранилась шкатулка с волшебными иголками и нитками, при помощи которых хмурыми вечерами она создавала из кусочков отжившей ткани персонажей для моего цирка.

На потрескавшейся и выцветшей крышке едва ли можно было различить склонённый к плечу лик пожилой женщины, укрывшей волосы платком; в этой изъеденной желтизне, казалось, таится застывшее спокойствие прошлого с его пустынными городами и переулками, наводнёнными манекенами, которых неспособно более касаться колыхание стрелок часов.

– Эта шкатулка досталась мне от моей бабушки, твоей прабабки, – произнесла мама ласково, целясь нитью в крошечное ушко.

– Можно эту? – спросил я, виновато протянув ей роковой канат, натянутый над ареной.

– Как пожелаешь.

А потом она запела что-то тихо-тихо, и тревога моя окончательно отступила, отступила даже моя непоколебимая уверенность в том, что подобные травмы несовместимы с жизнью. Зашита, утолена рана, протянувшаяся от бедра до ключицы в моём воображении. Пьеро был слаб и пока не приходил в себя, но, главное, он здесь, с нами, пульс едва, но прощупывается. Я кивнул снегирям – они передадут остальным, чтобы те не волновались.

Вечереет. Я крепче прижимаю к груди арлекина, на чьём кукольном брюхе растянулся огромный алый шов, ввергающий меня в необъяснимую приятную печаль. Сквозь прищур в полусне слежу я за мошкой, что летает кругами у медового света лампочки, так и норовит сесть на стекло, но всякий раз обжигается и вновь принимается летать вокруг.

Двадцать восемь

Продолжение расшифровки

За одним квадратом сидит Следователь, напротив – Егор и Павел Игоревич. Последнее место – занято кокосом, все периодически оглядываются на него.

ЕГОР. Я скажу всё, что вам нужно. Давайте только не будем рвать мне ногти и кидать мне мокрую тряпку на лицо.

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Да что вы прикопались к этой тряпке?

ЕГОР. Стужина ведь нет?

ПАВЕЛ ИГОРЕВИЧ. Идиот, мы все это уже поняли.