Гнилые болота

Гнздился этотъ муравейникъ, — тогда еще не было новопридворнаго дома съ общими спартанскими кухнями, — на наемныхъ квартирахъ, въ Измайловскомъ и Семеновскомъ полкахъ, и въ собственныхъ домикахъ на Петербургской сторон, въ Гавани и на Пескахъ, любимомъ мст жительства фельдъ-егерей. Его члены мужского пода носили названіе придворныхъ паточниковъ, и упрекались члены женскаго пола въ томъ, что будто бы они мужей на гущ пропили. Никакой историкъ не доберется до основанія этого типическаго названія и этого обиднаго упрека, принятыхъ всми на вру, и придется ему принять ихъ также на вру и утшить себя тмъ, что врно оно такъ и было. Историческихъ, не вншнихъ и не офиціальныхъ преданій въ муравейник много, но вс они незначительны; сохранилось, напримръ, преданіе о томъ, что жили два семейства истопниковъ въ ветхомъ-разветхомъ домик на углу девятой и десятой улицъ Песковъ, и былъ у пяти женщинъ, принадлежавшихъ къ этимъ двумъ семействамъ, одинъ салопъ, постоянно висвшій на гвоздик въ союзныхъ снцахъ, и когда одна изъ женщинъ появлялась на улиц въ коммунистическомъ салоп, то вс песочные жители знали, что остальныя четыре женщины сидятъ дома и пьютъ кофейныя переварки. Таковы и другія преданія; надъ ними можно бы глубокомысленно пофилософствовать, но это не мое дло. Создавая свой внутренній бытъ, муравейникъ, несмотря на свою микроскопическую малость, усплъ раздлиться на дв партіи: на плебеевъ и патриціевъ. Къ плебеямъ отошли работники, истопники, должностные помощники, повара и лакеи; къ патриціямъ пристали камердинеры, офиціанты, гофъ- и камеръ-фурьеры; посредствующимъ звеномъ между тми и другими являлись камеръ-лакеи и скороходы: они заглядывали и туда, и сюда, и при случа напивались до-пьяна въ обоихъ кружкахъ. Каждый членъ муравейника имлъ право говорить «ты» тому члену, который одной степенью стоялъ ниже его. Гофъ-фурьеры позволяли себ расправляться съ истопниками кулакомъ, и истопники съ достойною подражанія покорностью подставляли свои спины. Члены каждаго кружка сходились между собою по случаю крестинъ, рожденій, именинъ, свадебъ и похоронъ, а совершеніе этихъ торжествъ у плебеевъ неизмнно пригонялось къ первымъ числамъ мсяца. Только похороны приходилось справлять, когда Богъ обрадуетъ, и мн не помнится, чтобы кто-нибудь продержалъ покойника въ дом, дожидаясь перваго числа. У патриціевъ пиры совершались во вс числа мсяца. Происходили эти торжества слдующимъ образомъ: посл первыхъ поцлуевъ, каждому гостю подносили на поднос по рюмк мадеры; отъ этого угощенія не освобождались даже восьмилтнія дти; потомъ вс садились и подвергали себя на нкоторое время искусу молчанія, хозяйка между тмъ разносила сладости. У плебеевъ подавались миндаль, изюмъ, пастила и крошеныя яблоки, у патриціевъ подавались цлыя яблоки, конфеты, обыкновенно выпрошенныя у придворнаго кондитера, поставившаго ихъ на казенный счетъ; мадера и водка полагались въ обоихъ кругахъ. За угощеніемъ начинались забавы: игра въ карты и танцы, женщины сплетничали, мужчины острили и проходились по водочк; женщины пили въ парадной комнат только мадеру, но привычный глазъ могъ подмтить, что он, безъ всякой надобности, очень часто выходили поодиночк въ спальню, или въ кухню къ хозяйк, и чуткій слухъ могъ подслушать, какъ отворялись тамъ дверцы завтнаго шкалика, что-то наливалось и выпивалось. Это была уже не мадера. Въ теченіе вечера каждая гостья считала нужнымъ удалиться разъ пять, и подъ конецъ вс становились очень веселы. Конецъ былъ не одинаковъ: у патриціевъ все оканчивалось тихо, поспорятъ, не отдадутъ другу проигранныхъ денегъ и разъдутся; у плебеевъ пиръ кончался пніемъ «Подъ вечеръ осени ненастной». Шла иногда въ ходъ «Раиса, бдная Раиса»; эту псню, сколько мн помнится, очень часто пвала самымъ томнымъ голосомъ одна лакейша, теперь покойница, и бывало кончить, да вдругъ и заплачетъ. Молодежь же во весь вечеръ отдергивала не то французскія кадрили и польки, не то трепака, но каблуками вс стучали необыкновенно эффектно. Разговоры шли о князьяхъ, и часто городскія сплетни объ этихъ лицахъ вылетали изъ этого муравейника, схватившаго на лету дв-три фразы неостерегшихся господъ. Литературой въ муравейник не занимались, и какой-нибудь валяющійся на окн томъ «Таинственнаго Монаха» доказывалъ не пристрастіе его владльца къ чтенію, но скоре его бережливость и способность хранить даже ни на что не годныя вещи. Вотъ вс свднія, ксторыя я могъ собрать о муравейник; закулисная, семейная его жизнь до насъ не касается: что намъ за дло до тайныхъ слезъ и безысходнаго горя?