Гнилые болота

Я распространился описаніемъ муравейника потому, что вс другіе похожи на него; измняются только частности, обстановка; сущность же остается та же самая, только немножко прилизанная, немножко причесанная. И вы, читатель, и мы вс, надутые собою и очень пустые на дл люди, виноваты въ ихъ существованіи и въ той неминуемой гибели, которая ожидаетъ честныхъ, умныхъ людей; причисленныхъ по случайнымъ обстоятельствамъ къ тому или другому муравейнику. Они или должны затвориться въ своемъ дом, или уничтожиться въ муравейник,- другого исхода имъ нтъ. Такая участь ожидала и моего отца.

Въ лучшіе, образованнйшіе круги онъ не могъ попасть: «не знатенъ онъ, не славенъ, — за что-жъ его любить?» Ему нужно было гнуться, въ клубочекъ свертываться, чтобы шарикомъ прокатиться куда-нибудь повыше, а этого онъ не умлъ длать: широкъ въ кости былъ.

Отецъ и мать затворилась въ своей квартир и вели одинокую жизнь среди шумной столицы; отецъ служилъ, столярничалъ и отдыхалъ отъ трудовъ за чтеніемъ переводовъ англійскихъ романовъ, матушка шила по заказу платья. Они не скучали, но и не веселились. Сначала въ нашемъ дом часто появлялись разныя черносалопницы, вдовы бдныхъ чиновниковъ и армейскихъ офицеровъ, женщины, неизвстно какъ втирающіяся и въ барскія переднія, и въ бдныя жилища, вчно жалующіяся на судьбу и зорко поглядывающія, что длается въ чужихъ домахъ; это ходячіе сборники петербургскихъ слуховъ и сплетенъ. Матушк он скоро надоли своими злыми языками и жалобами на то, что имъ не надаетъ хлба съ неба, какъ падала евреямъ небесная манна. Она затворила отъ нихъ двери, но прежде постаралась освободить отъ ихъ вліянія ихъ дочерей, которыхъ матери считали за обузу и отъ которыхъ рады были освободиться на время. Матушка брала къ себ по три и по четыре двочки, пріучала ихъ къ труду, незамтно для самой себя передавала имъ свои честныя мысли, и, въ продолженіе нсколькихъ лтъ, воспитала множество хорошихъ двушекъ.

Дтей у моихъ родителей было трое, и вс умерли, доживъ до году. Этотъ возрастъ казался моимъ родителямъ роковымъ и, когда въ 1832 году я имлъ счастіе родиться, то меня берегли; какъ сырое яйцо. Родился я въ морозный, ясный и смющійся день; поплакалъ горько, какъ вс рождающіеся на свтъ люди, и все же остался жить, почувствовавъ неодолимую привязанность къ нашей холодной и болотистой земл. Роковой срокъ прошелъ, и читатель уже видлъ, какими уроками пользовался я на третьемъ году моей жизни. Дальнйшіе уроки отца касались также нравственнаго моего развитія; собственно науками занималась со мною матушка: она учила меня читать, писать и считать. Третьимъ и главнымъ моимъ воспитателемъ была бабушка. Она часто посщала насъ, потому что мы каждый день обдали, и исполняла въ нкоторомъ смысл роль русскихъ нянекъ, любящихъ разсказывать дтямъ волшебныя сказки и пть извстную всей Россіи псню: будешь въ золот ходить, чисто-серебро носить. Славный напвъ у этой псни, и хорошо она баюкаетъ въ дтств; плохо одно то, что многихъ убаюкиваетъ она на всю жизнь, и спятъ они, взрослые младенцы, въ гниломъ болот и ветхомъ рубищ покойнымъ, непробуднымъ сномъ праведниковъ, воображая, что уже ходятъ они въ золот и носятъ чисто-серебро; долго, долго длится волшебное сновидніе, и не дай Богъ никому очнуться отъ него не въ пору, не вовремя, а въ осенніе, непроглядные дни жизни. Баюкала меня бабушка волшебными сказками, а пуще разсказами о безпутномъ, великомъ, блестящемъ екатерининскомъ вк; описывала балы, маскарады, убранство барскихъ дворцовъ и садовъ, и пестрою толпою неслись передо мною роскошныя и румяныя маски нашей старой знати. Какія-то полновсныя фигуры съ гордой осанкой и чопорной выступкой видлись мн, и удивлялся я, что он могли такъ ловко и низко гнуться и шаркать ногами, какъ говорила бабушка. Какъ сказка изъ тысячи одной ночи, восхищали меня эти разсказы, переданные съ увлеченіемъ, съ паосомъ моею Шахеразадою. Когда я наивно спрашивалъ: «а у меня, бабуся, будутъ такія комнаты, такіе наряды?» — то она съ полной увренностью отвчала: «разумется, будутъ; вырастешь большой, будешь служить, дослужишься, можетъ-быть, до генеральскаго чина и будешь богатъ. Вдь вотъ, mon petit, ко мн генералъ прізжалъ, такъ это мой родной брагъ, твой двоюродный ддушка, и ты такимъ же будешь».

— Это тотъ, бабуся, что меня за щеку ущипнулъ; и я еще заплакалъ тогда?

— Да, да, тотъ самый… Только не надо такимъ плаксою быть, онъ тебя любить не станетъ.

— А зачмъ онъ щиплется?

— Онъ тебя приласкалъ.

— Разв такъ ласкаютъ, бабуся? Папа никогда не щиплется.

Бабушка не отвчала на мое разсужденіе, я отецъ исподтишка посмивался и шутя говаривалъ мн:

— Ну, Саша, покуда ты не генералъ, набей-ка мн трубку.

Будущій генералъ исполнялъ роль крпостныхъ Ванекъ и Гришекъ. Отецъ никогда не спорилъ съ бабушкою, не разочаровывалъ ея мечтаній, но лукаво подсмивался надъ ними и давалъ мн это чувствовать. Дядя не имлъ на меня въ раннемъ дств никакого вліянія; люди его закала не умютъ говорить съ дтьми, это для нихъ слишкомъ мелко.