Какую же роль въ этой глупой дтской комедіи играть я? О, я игралъ самую глупйшую изъ глупыхъ ролей. Я танцовалъ, какъ рыба на раскаленной сковород. Былъ союзникомъ курточекъ и трепеталъ передъ поддевочками, которыя могли мн сказать при первой моей высокомрной выходк: «да ты-то что носъ поднимаешь?» — и открыть званіе моего отца. Стыдиться этого званія вошло мн въ привычку. Я пускалъ въ ходъ свои нарядныя одежды, щеголялъ ловкими манерами, разсказывалъ о знакомыхъ мн пажахъ, которыхъ въ сущности зналъ немного короче, чмъ китайскаго императора; я старался, съ помощію своего остроумія, сдлаться популярнымъ въ класс и сдлался. Школьники любили меня и не замчали, что мое остроуміе трудомъ доставалось мн и не носило на себ печати того дтскаго юмора, который разомъ дастъ мткія клички учителемъ и товарищамъ. Я тоже давалъ имъ клички, но отъ нихъ потомъ пахло. Назвалъ я, напримръ, школьнаго эконома, не брезгавшаго брать отъ воспитанниковъ палочки сургуча, мальчикомъ Велизарія; осталась эта кличка на вки-вчные за экономомъ; но разв она родилась въ дтскомъ живомъ ум? Разв не пахнетъ отъ нея придумываніемъ, работою, потомъ? Недаромъ звалъ меня Калининъ шутомъ гороховымъ. Впрочемъ, только онъ одинъ смялся надо мною; другіе любили меня и считали за порядочнаго человка; сами-то они ужъ больно плохи были.
Но бывали и у меня тяжелые дни. Вдругъ нападала на меня скука, и забивался я въ свободные часы куда-нибудь въ уголъ и долго сидлъ тамъ, молча, безъ дла Какіе-то смутные не то призраки, не то мысли бродили въ моей голов, и чувствовалъ я, что мн противны и наука, и товарищи, и я самъ. Въ эти минуты, и именно за нихъ, любилъ меня Розенкампфъ и вполн высказывалъ свою любовь. Онъ разговаривалъ со мною, ласково утшалъ меня, совтовалъ не бросать ученья, не заботиться о глупыхъ товарищахъ, и пророчилъ, что я сдлаюсь лучшимъ человкомъ, чмъ былъ тогда. Но рдки были минуты честной тоски, гораздо чаще ихъ были часы театральнаго ломанья.
Въ ноябр я переслъ на мсто Розенкампфа, сдлался primus, первый ученикъ въ класс. Повышеніе заставило меня еще боле возмечтать о себ; я былъ генералъ отъ третьяго класса, смотрлъ въ немъ за порядкомъ, записывалъ на черную доску непокорныхъ шалуновъ. Раздолье!
Однажды я сидлъ рядомъ съ Розенкампфомъ; онъ былъ не въ дух, что случалось съ нимъ весьма, часто; мн понадобился классный журналъ, а встать было лнь.
— Коля, принеси мн журналъ, — сказалъ я Розенкампфу.
— Возьми самъ, — отвчалъ онъ.
— Разв теб трудно принести?
— Не трудно, но вдь это пустая прихоть.
— А если я тебя прошу ее исполнить?
— Что съ тобой, Саша?
— Ничего! но ты отвчай на мой вопросъ: если я тебя прошу исполнить мою прихоть? — я очень важно длалъ удареніе на словахъ я и моя, точно человкъ съ характеромъ.
— Такъ я ее не исполню, потому что я не лакей, и не желаю исполнять прихоти господина.
— Мужицкія понятія о дружб! Я начинаю подозрвать, что ты мужикъ.
Я всталъ, взялъ журналъ и, не обращая вниманія на лицо друга, слъ на свое мсто. Много заботиться о послдствіяхъ этой пустой сцены было нечего. Подобныя сцены происходили у насъ и происходятъ во всхъ россійскихъ и другихъ училищахъ по десяти разъ въ день; он свидтельствуютъ о низкой степени умственнаго развитія дтей и подаютъ великія надежды на то, что изъ этихъ дтей выйдутъ мелко-обидчивыя и безпутно-настойчивыя личности, о которыхъ разсказывается народомъ мткая сказка; въ ней мужъ заставляетъ жену сказать: «слава Богу, мужъ лапоть сплелъ», а жена не хочетъ этого сказать, и вслдствіе того начинается ссора, оканчивающаяся очень грустно. Сказка смшна, но не весело сойтись въ жизни съ такими мужьями и съ такими женами, а много ихъ выходить изъ нашихъ школъ.
Окончились утреннія занятія; я ждалъ, когда подойдетъ Коля мириться со мною, но Коля не подходилъ. Пришлось мн одному ходить по двору. Многіе товарищи успли это замтить. Ко мн подбжалъ Онуфріевъ, вчный врагъ Розенкампфа, и спросилъ меня:
— А гд же Розенкампфъ?
— Разв я нянька Розенкампфа? — сказалъ я.
— Вы, врно, съ нимъ поссорились? — допрашивалъ Онуфріевъ.
— Да, поссорился, — отвчалъ я и поспшилъ уйти отъ нелюбимаго одноклассника.