Год благодати

Держась за веревки, я смотрю на огород Джун. И решаю все посчитать. Что может быть скучнее? Двенадцать кустов кабачков, шестьдесят один побег бобов, восемнадцать пучков зеленого лука – считаю их опять и опять, пока числа не утрачивают своего первоначального смысла. Затем, когда луна поднимается высоко-высоко, а у меня затекают ноги и я уже начинаю думать о том, чтобы отказаться от своей затеи и отправиться обратно, признав, что все это было плодом моего воображения, до моего уха доносится странный звук. Кажется, плеск воды. И это не ондатра, надеющаяся отыскать еще одного моллюска, а что-то куда крупнее.

Я слышу идущие вверх по склону тяжелые шаги, слышу мерное дыхание. Вдох – выдох. Вдох – выдох. Шаги достигают вершины холма, и снова – тот же царапающий звук: трение ленты о шейные позвонки. Неторопливое, навязчивое трение – а затем слышится стук кости о кость.

Вытянувшись, чтобы посмотреть на плато, я задеваю коленом крутой склон, и вниз летит комочек земли.

Я затаиваю дыхание, надеясь, что пронесет, но стук костей резко стихает.

Тяжелые шаги идут прямо ко мне. Я молюсь о том, чтобы он не разглядел меня в темноте, но луна сегодня такая яркая. Такая беспощадная.

Надо мной нависает носок сапога. Я смотрю вверх, умирая от страха.

Ветер раздувает темную ткань савана, она полощется надо мной, скрывая меня из вида, и я проваливаюсь во тьму.

Глава 72

Когда я прихожу в себя, восточный край неба окрашивается зловещим красным светом. Дома мы называем такой рассвет зарей дьявола. Говорят, если увидишь его – жди большой беды. Но что может быть хуже того, что уже произошло со мной? Должно быть, я лишилась чувств, но, если бы он увидел меня, я была бы мертва. Видимо, своей жизнью я обязана ветру. Обязана Еве. Так что, возможно, теперь мы с ней квиты.

Взобравшись на плато и сняв с себя сбрую, я чувствую, как все мое тело ломит, а следы от веревок так саднят, что, кажется, это не пройдет никогда. Руки и ноги совсем онемели, и их словно покалывают тысячи иголок. Но это пустяки по сравнению с тем, что случилось с останками девушки.

Кости теперь расположены так, словно она лежала на спине, раздвинув ноги. А в глазницы ее черепа вставлены цветы белокрыльника – цветы смерти.

– Ноги раздвинуты, руки по швам, очи обращены к Богу, – шепчу я.

Достав из глазниц цветы смерти, я вижу, что челюсти черепа, там, где когда-то были губы, измазаны чем-то красным.

Плюнув на подол сорочки, я начинаю вытирать их, и тут понимаю, что это кровь.

Меня рвет, и я выблевываю скудное содержимое своего желудка на землю.

Есть только один человек, который не боится проклятья…

Который любит возиться с костями…

Который знает язык цветов…

Андерс сказал, что придет за мной. И сдержал свое слово.

Так что, возможно, и мне пришла пора действовать?

Глава 73

Когда я возвращаюсь на поляну, никто не сидит возле костра в ожидании завтрака, не видно и Герти. Нет и Голубушки с ее надоедливым воркованием. Может быть, девушки еще спят? Но, заглянув в барак, я вижу, что он пуст.

На ум приходит ужасная мысль. Райкер сказал, что если беззаконники перестанут бояться проклятья, то к рассвету все девушки будут убиты.

Меня охватывает паника, но тут я слышу приглушенные голоса и плач. Девушки находятся за бараком.

Я должна бы испытывать облегчение, увидев, что все невредимы, но то, как они сгрудились и смотрят на землю, настораживает меня.

– Что там? – спрашиваю я, не в силах сдержать дрожи в голосе. – Что случилось?

Прежде чем кто-либо успевает ответить, ко мне бросается Кирстен.

– Покажи руки!

Я оглядываюсь по сторонам, отчаянно пытаясь понять, что происходит. Гертруда качает головой, и по ее щекам текут слезы.

Кирстен хватает меня за руки и осматривает их со всех сторон.

– Должно быть, она ее смыла.

– Смыла что? – спрашиваю я.

– Хватит изображать невинность!

– Я понятия не имею, о чем ты.

– Об этом. – Она рывком разворачивает меня, и я вижу перед собой заднюю стену барака.

На ней темно-красной кровью выведено: ШЛЮХА.

А под надписью лежит птичка со свернутой шейкой.

– Голубушка, – шепчу я.

Я гляжу на их безутешные лица, и до меня доходит – они считают, что это сделала я. Именно этого и хочет Андерс. Хочет настроить их против меня. Хочет, чтобы меня изгнали.

– Я… я этого не делала, – бормочу я.

– Хочешь заставить нас поверить, что это сделал призрак? Как ты могла так поступить с Хелен? Самой слабой из нас…

– Погодите… А где Хелен? – спрашиваю я.

– Если тебе нужен твой дурацкий плащ, то ты просто…

– Где Хелен?! – кричу я.

– Мы думали, она с тобой, – говорит Бекка. Глаза ее красны от слез.

– С чего вы так решили?

– Вчера мы видели, как она ушла в лес, – отвечает Марта.

– И на ней был мой плащ? – шепчу я.

– Мы попытались отобрать его у нее, – замечает На-нетт, – но она сказала, что он дает ей магическую силу.

Когда я кидаюсь в сторону леса, Кирстен кричит мне вслед:

– Еще ничего не кончено! Тебе придется ответить за то, что ты сделала.

Мое сердце колотится, словно бешеное, я несусь по тропинке, зовя Хелен и вдруг вижу рваный подол плаща, выглядывающий из-под плакучей ивы.