Год быка--MMIX

Нет, раз­уме­ется, намного про­ще отмахнуться, приз­нать гениев в своём отече­стве опасными бе­зумцами. Потому движимый страхом за своё будущее Берлиоз и в его лице вся про­грес­сивная обще­ствен­ность кида­ется к ближайшему ап­парату – доносить куда следует. Имен­но этот страх за свой статус ведёт к мора­льному краху и обезглавли­ванию советской интел­лигенции, об­щему кризису сере­дины 1930-х. Если же рас­сматри­вать 4 главу в автобиографи­ческом контексте работы над Романом, то речь, очевидно, идёт о преодо­лении внутрен­него сопротив­ления прежнего, «ветхого» Автора, его соб­ствен­ных страхов, которые привели к сожжению первой версии. Но начало 30-х годов для Булга­кова – это и время ново­й надежды, и ново­й любви – любимая работа в МХАТе и вос­соединение с музой. Поэтому остался то­лько вопрос о ново­й вере, а значит и об отказе от прежнего неверия.

Начало 4 главы – это выход дей­ствия пьесы на оператив­ный про­стор, за пределы первонача­льного про­стран­ства, «колыбели». Этому вполне соответ­ствует завер­шение руко­писного текста и пе­ре­печатка текста на печатной машинке. Стреми­тельная, нереа­льная и безуспешная погоня Бездомного за троицей злоумыш­лен­ников в начале четвёртой главы – также легко объясняется в контексте ра­боты над последней версией Романа. Автор никак не может уг­наться за героями хотя бы по той при­чине, что герои эти дей­ствуют в ускорен­ном, да к тому же будущем времени. Из 1937-го, и даже 40-го года их никак не дог­нать. Невозможно даже до конца осоз­нать, почему эти образы буду­щего видятся Автору имен­но в таком стран­ном виде. Остаётся то­лько замереть в удив­лении… и вновь устремиться в погоню за ускольза­ющим и ускоряю­щимся временем. Что же каса­ется парал­ле­льного, обще­ствовед­ческого контекста, то и тут всё совпадает. Вторая половина 1930-х – это время всеобщей погони за фантомами, преследо­вания несуще­ствующих шпионских организаций и банд во главе с иностран­ны­ми консультантами. Кажется и «Чёрную кошку» какую-то тоже ловили в конце 1940-х.

Ключевым событием 4 главы стало ныряние Ивана в холодную глубину Москвы-реки. Само имя буду­щего «нового Ивана», про­тиво­поставляемого «ветхому Ивану» – Бездомному, несёт смы­сло­вую нагрузку лишь в связи с этим стран­ным купа­нием: Понырёв – после ныряния. Вслед­ствие ны­ря­ния Иван пере­ходит в некий новый, более суровый режим своего суще­ство­вания.

Мы можем обратиться и к более общему смыслу четвёртой главы как ил­люстрации 4-й ста­дии в раз­витии абстрактной Идеи, её внутрен­ней структуры. Сначала, после смены центра про­ис­хо­дит экспансия в про­стран­стве, и то­лько затем – смена режима. Клас­си­ческий истори­ческий пример – «победоносное ше­ствие советской власти» после свержения «старого режима» поначалу не сопровож­далось си­льным измене­нием политики на местах, и то­лько в июле 1918-го страна нырнула в пучину гражданской войны. Не буду утомлять читателя, но про­шу мне поверить на слово – есть ещё мас­са истори­ческих примеров, подтвержда­ющих это общее правило – сначала, после гибели преж­него це­нтра, про­исходит экспансия ново­го, и лишь затем наступает смена режима и следу­ющий этап ре­ак­ции. Кстати, имен­но с этим столкнулся обнов­лён­ный нырянием Иван – с реакцией про­хожих и милиции, так что пришлось прятаться и про­би­раться кривыми арбатскими закоулками.

Если теперь соотнести это обобщение с судьбой Автора, то для него такой «сменой режима» стано­вится погружение в самую холодную глубину небытия. Так что «ме­лькнула даже мысль, что не удастся, пожалуй, выскочить на поверх­ность». Однако великие писатели не умирают, умирает то­ль­ко телесная оболочка. А воплощен­ное в Романе живое Слово про­должает жить своей соб­ствен­ной жи­знью. Да, это Слово путеше­ствует по Москве в очень неприглядном, самиздатов­ском виде, в «поло­са­тых кальсонах» с оборван­ными пуговицами. Да, этот стран­ный текст вызывает недо­у­мён­ную реак­цию обы­вателей и особен­но власть предержащих. Однако наш Роман всё же смог тихими закоулками про­б­раться к читателю, прежде всего в лите­ратурном сообще­стве, смог увернуться от право­охра­ни­те­лей и даже «пере­прыгнуть через забор». Известно ведь, что побуди­тельным мотивом для напечатания Романа в советском журнале стала пере­правка руко­писи на Запад и подготовка к печати пере­вода. Но это мы немного забежали вперёд, в пятую главу.