Год Крысы

– Мой паспорт-то верни. Вы меня извините, если я на ты переходить буду.

– Давно пора, – в коридоре висел крючок, на нем куртка, в куртке паспорт, в нем – чужое имя. – Вот, забирай. Теперь пошел нахер отсюда. Охуеть, конечно, вы наглые.

– Почему наглые? Женя, я пришел забрать паспорт. Хватит строить из меня дьявола. Ты мне сказал, что хотел. Что ты принципиальный, что ты разобьешься об пол, но вот назло всем вокруг скажешь – нет, мне не нужно состояние всего за сорок минут.

Я почувствовал на себе другой взгляд, обернулся и увидел на входе в кухню Леру.

– Лера, ты чего встала? – спросил я.

– Да я воды попить хотела.

– Иди обратно, я принесу сейчас.

– Женя, а о чем он?

– Я потом расскажу. Иди, иди! – когда Лера заперлась в другой комнате, я сжал свои маленькие кулаки и показал их москвичу. – Ты, сука! Так нельзя же. Теперь перед женой меня выставляешь как… как…

– А вы давно женаты? – спросил Федя.

– Какая тебе нахрен разница?

– Просто поддержать разговор.

– Какой разговор?! – завопил я. – Ты вообще оборзел. Быстро поднялся и ушел!

– Жень, не поднимайте на меня голос. Я ничего плохого не сделал. Вот сейчас уйду. Ты мне только скажи – почему нет?

– В смысле?

– В прямом. Со всеми «за» и «против», что тебе мешает согласиться? Разве «Год Крысы» – плохая группа? Я вот Я вот месяц или два слушаю на репите и чувствую, сколько… радости ты испытываешь за своих героев. Какими бы они ни были, они для тебя как дети. И к битам тоже. Например, когда панорама у бочки меняется, или этот стереоэффект…

– Это не стерео, – мне захотелось прояснить. – Ну, как бы стерео, но он такой, хэндмэйд. С двух устройств в разные каналы записываю, из-за этого и возникает такая панорама.

– Я не вижу причины тебе ненавидеть «Год Крысы». Для тысяч других – это стало бы настоящим праздником – еще раз прийти на концерт группы, которая перевернула кому-то взгляд на жизнь; под которую ебались в юности; с которой писали конспекты в общаге; которую ставят на диджей-сетах без боязни услышать нелестное в свой адрес – пусть высосут. Тогда что не так? Что я от бренда приехал? Так это же наоборот лучше. Я здесь десять минут, и прекрасно понимаю, что тебе нужны деньги. Мы могли бы позвать кого угодно другого, более популярного, более известного, медийного. Но мы этого не сделали. Потому что нам – да, Женя, нам – хочется, чтобы это были именно вы. Мы видим это так.

– Да вы слепые! – не соглашался я.

– Пока эти белые воротники бегают за мерами эффективности, нас волнует красота души. Какой-нибудь гандон на мерсе, типа, Томми Кэша, никогда не сможет вызывать к себе уважение. Его, знаешь, тяжело воспринимать серьезно.

– Не понял, – я вовлекался в разговор все больше.

– Представь шансон, да? Вроде мусорный жанр, с кучей атрибутов, с некой, ну, скажем культурой в кавычках. Люди, что занимаются им – мы над ними смеемся, ржем над лирикой, над вечно одинаковыми мотивами. Но если вдуматься, технически шансон – это очень сложные песни, с хитровыебанными аккордами. И когда я смотрю на человека, что исполняет шансон – он делает это искренне! Он делает говно, но искренне. Я даже какое-то уважение испытываю к человеку. Я не могу… Э… Поддержать его или оценить по достоинству, вслушиваться и получать удовольствие, но я не испытываю к этому отвращение. А сейчас, например, трэп, хип-хоп – они подходят ко всему с иронией. Они не верят в то, что делают. Намеренно плохо подходят к любому своему поступку. Не следят за выражениями, играют на помпезности и скандалах. Раньше журналисты же, это, искали скандалы и черные факты, а теперь скандалы ищут журналистов, даже в пресс-релизах можно встретить: «Да, это тот самый чел, который в суде послал судью нахуй». Пишут тексты на отъебись, сводят все на отъебись. И почему-то массам это нравится. Им нравится, что человек смеется над собой. Какая-то, не знаю, не индустрия развлечений, а индустрия неискренности.

– Ты к чему клонишь? К тому, что я – клоун и верю в свое говно?

– У меня сложилось ощущение, что ты самый честный музыкант, которого я знаю.

– В плане?

– Я не знаю, почему «Год Крысы» больше не выступают, но я уверен, тому была веская причина. Мне хочется верить, что можно преодолеть разногласия – с другими или с самим собой – ради того, чтобы вновь напомнить стране, что такое музыка, которой живут, – когда Федя закончил, ему нужно было встать на табуретку и вскинуть правую руку в сторону потолка – вот так он выглядел передо мной одной лишь речью. Тяжело признаться, но его слова тронули меня. Подтаял ли я, что человек подчеркнул для себя то, что я давно заметил, или что человек пытается мне угодить и льстит, а такое в жизни происходит редко.

– То есть ты считаешь «Год Крысы» достойной музыкой? – спросил я.

– Да, но зависит от того, что ты под «достойной» понимаешь.