Год Крысы

Выждав день в тревожном сне, закрыл глаза, но не лишился сознания. Терзался, как умел. Заливался снотворным, голодал. Пытался заставить организм уснуть. Около девяти вечера я очнулся в жару. Кружилась голова, болела грудь. Когда же все будет хорошо? Я схватился за телефон и набрал Алееву. Я ожидал, и тайно этого желал, что он не ответит, опять. Очень хотелось – безумно! – отсрочить момент нашего разговора. Ведь я звоню не просто так, а чтобы признаться – я продался, мы не смогли. Переполняла ненависть за собственное бессилие. Один звонок, не взял. Второй звонок, не взял. Ну, пожалуйста! Давай закончим с этим. Вдруг тишина. Он поднял трубку:

– Але? Женя? Женя, ты?

– Да, – ответил уставший голос. – Кто это?

– Это Федя Распутов.

– Привет Федя, – с разочарованием ответил Женя. Он тянул гласные, еле-еле открывал челюсть, будто был при смерти.

– Ты как? Все хорошо? Не отвлекаю?

– Все нормально.

– Слушай, я по поводу того разговора, что был у нас раньше. Заказчик продолжает настаивать…

– Мы на все согласны. Присылай на почту. Потом отвечу. Когда деньги будут?

– Через пять дней, как подпишем, – расстроено ответил я.

– Хорошо. Пока.

И он тоже сдался. Стало легко. Никого честного не осталось, все продались. Мы все молодцы, мы все повзрослели. Ура. Но почему не радостно?

22.

Незаметно прошло еще два месяца, и наступила фестивальная пора. Всех сотрудников фестиваля разрывало от напряжения. И это было нормой, что кто-то не выдерживал, срывался, переходил на оскорбления, резкие высказывания или исчезал на день-два, желая уединиться. Многие наперед планировали выходные, во время которых фестиваль будет отпущен в прошлое. Замечательная пора, так красиво совпавшая с наступающим Новым годом.

Подготовка была в самом разгаре. За несколько недель до территорию окружили забором. Выпал снег. Разбросали оранжевые огоньки по «Хлебозаводу», так красиво они горели. Пока шли переговоры об устройстве территории, я смотрел только на них, на вечно свободные огоньки. По статистике, оранжевый свет успокаивал. Меня же он, наоборот, бодрил. Подавал некий пример, быть таким же ярким, но сторонним. Мы еще несколько раз приезжали смотреть площадку и каждый раз не понимали, зачем. С нашей стороны все было на мази. Алеев признался, что во время звонка находился в больнице, и принес свои извинения за то, что не выходил на связь.

– Заработался, прости, – писал он.

Мне не за что было его прощать. Сам баловался работой, потом хрен слезешь. Купили авиабилеты, оплатили отель. Никаких причуд, кроме черного райдера для одного из участников, не планировалось. Алеев подчеркнул, что этот запрос на наш страх и риск и что лично он против и не сильно расстроится, если Костер останется в адекватном состоянии. Нам же, рабочему люду, надо было как-то осваивать бюджет.

Завидно мне бывало смотреть на музыкантов… Как сильно мы распинаемся перед ними, чуть ли не в ноги кланяемся. Делаем слишком много, чтобы они вышли на сцену и заставили людей верещать от радости, вопить от возбуждения и вести себя словно животные. Такое у нас ремесло, людей развлекать. Кто-то приносит хлеб, кто-то обеспечивает зрелища. Внутренняя кухня намного интереснее, чем выступление большинства артистов. Там и истории смешные, и трагичные, и завывания после трудового дня – музыка для ушей прямо до слез. Поначалу я всегда смотрел на то, как бесится народ, представлял, что во время выступлений девушки находили свою любовь, мужчины в разговоре с незнакомцами узнавали о себе чуточку больше. И артисты напивались любовью слушателей, управляли ими, как марионетками, убеждали путем ритуального выступления делать все, что кукловоду заблагорассудится.

Чем бы ни была на самом деле музыка, о ней всегда хочется думать как о неком проявлении самых искренних чувств, как о лекарстве для души. Или как об инструменте, способном влиять на людей, заставляющим бросаться в танец. Сколько бы ни продолжал о ней говорить, постоянно открывается что-то новое. Музыка – это бескрайний горизонт для описаний, бездонная чаша; которую как ни пытайся передать словами, все равно, в конце концов, не доберешься до главного. А в чем же суть? В чем вот это «главное»? Что в ней такого магического, что способно подействовать на человека любой культуры, что может стать основой для вечной дружбы и бесконечных конфликтов?

Музыка – это эквивалент чувств. Что бы человек ни пережил, лучше, чем через музыку он это передать не сможет. Я признаюсь в любви только музыке, никому другому. Близкие люди могут быть нами поняты. Приблизительно, но поняты. Они же могут нас бросить, а музыка – никогда. Куда бы мы ни шли, кто-нибудь настучит обязательно ритм ногой, криво забубнит, и птицы будут подпевать, чтобы мы не забывали, как тесен мир и какая же это великая награда – музыка в нашей жизни. Если Бог существует, то он существует в музыке, а музыка без человека существовать не может. Аминь.