Годы

А в мире молодежь резко заявляла о себе. Война во Вьетнаме давала ей поле для протеста, а «сто цветов» Мао — поле для мечты. Незамутненная радость находила выражение в экспериментах «Битлз». Едва услышав их, хотелось быть счастливым. Антуан, Нино Феррер и Дютронк обыгрывали их в музыкальном паясничанье. Солидные, состоявшиеся взрослые старательно игнорировали их и слушали игровые передачи на «Радио Люксембург», юморески Мориса Биро на «Европе-1», «Минутку благоразумия» Сен-Гарнье, спорили, кто из дикторш красивее, и рассуждали, кто у нас новая Пиаф — Мирей Матье или Жоржетт Лемэр. Мы только что выпутались из Алжира, насытились войнами по горло и теперь в замешательстве смотрели, как израильские танки давят солдат Насера, и опять — непонятно почему — встает вроде бы урегулированная проблема, и жертвы превращаются в победителей.

Лета все больше походили друг на друга, и все скучнее становилось думать только о себе, установка на «самореализацию» выхолащивалась в вечном одиночестве и спорах в одних и тех же кафе, ощущение затянувшейся молодости казалось однообразным, и все явственней представала социальная выгода брака по сравнению с холостяцким житьем. Мы становились смелее в романах, и после минутной оплошности с календарем Ожино внезапно оказывались людьми женатыми и вскоре даже родителями. Встреча яйцеклетки и сперматозоида задавала импульс индивидуальной истории. Мы доучивались, подрабатывая младшими преподавателями, добирая проведением опросов и репетиторством. Поездка по контракту в Алжир или в Черную Африку казалась заманчивым приключением, последней отсрочкой перед тем, как остепениться.

С выходом на постоянную работу молодые семьи открывали счет в банке, брали кредит на покупку холодильника с отдельной морозильной камерой, комбинированной плиты и т. д. и с удивлением чувствовали себя после женитьбы беднее — в сравнении со всем, чего им не хватало: они не подозревали ни цены этих вещей, ни своей нужды в них, которая теперь сама собой подразумевалась. Мы внезапно оказывались взрослыми, и родители наконец-то могли передавать нам практические навыки жизни без опаски получить от ворот поворот: разные способы экономии, рецепты воспитания детей и чистки паркета. Непривычно и лестно было отзываться на обращение «мадам такая-то» с другой, не своей, фамилией. Включалась постоянная забота о пропитании, вечный цикл домашних трапез. Начиналось прилежное посещение новых, непривычных, мест — гипермаркета Casino, продовольственных отделов торговых центров. Всплески беззаботности, возвраты к прежней жизни, какой-нибудь ночной загул с друзьями сходили на нет с появлением ребенка, о котором не переставали думать и в темном кинозале на просмотре «Счастья» Аньес Варда — как он там, маленький, совсем один, лежит в кроватке, и едва войдя домой, бросались к нему, с облегчением обнаруживая, что он жив-здоров и спит спокойно, сжав крошечные кулачки. И наконец заводили телевизор, который завершал процесс социальной интеграции. Воскресными вечерами смотрели сериал про летчиков «Рыцари небес» или американский «Моя жена меня приворожила». Пространство сужалось, время упорядочивалось, повинуясь графику службы, часам работы яслей, вечернего купания, детской телепередачи «Волшебная карусель», субботним походам по магазинам. Мы постигали радости порядка. Грусть отсрочки индивидуальных жизненных проектов — будь то живопись, музыка или литература — компенсировалась удовлетворением от реализации проекта семейного.

С изумляющей быстротой мы превращались в микроячейки — непроницаемые и малоподвижные, ходили в гости парами и общались с такими же молодыми родителями, считая неженатых друзей незрелым человеческим подвидом, живущим без кредитных выплат, баночек детского питания Blédina и советов доктора Спока: захотели — пришли, захотели — ушли, и эта их свобода казалась немного обидной.

Мы не хотели соразмерять собственную жизнь с политическим дискурсом или событиями мирового масштаба. Просто с удовольствием голосовали против де Голля за бойкого кандидата, чье имя смутно напоминало времена французского владычества в Алжире, — Франсуа Миттерана. В течении индивидуальной жизни значимость большой Истории отсутствует. Просто когда-то мы чувствовали себя счастливыми, а когда-то — нет.

Чем глубже мы уходили в так называемую реальную жизнь — в работу, семью, — тем нереальней она нам казалась.