Годы и войны. Записки командарма. 1941—1945

Однажды вечером мы возвращались из церкви. Алексей, шедший рядом, мне сказал:

— Священник на исповеди спросил меня, не хулил ли я существующие порядки, не посещал ли запрещенные сходки?

Я насторожился и спросил его:

— Что же ты ответил?

— Сказал, что один раз случайно был на сходке, а что касается недовольства, бывает, иногда скажешь что-нибудь, ведь причин к этому много и у меня, и у других.

Мне казалось, что напрасно он так ответил священнику.

— А что тут такого, — сказал Алексей, — правда, мать меня тоже ругает за сказанное.

В скором времени после ареста М. В. Фрунзе по городам Шуе и Иванову прошли аресты; узнал я, что арестовали и Алексея. Вечером после работы встретился с его расстроенной матерью.

Поговорив об аресте Алексея, пришли к заключению, что все дело здесь в исповеди. Очень каверзные вопросы задавал поп!

Через полтора месяца Алексея освободили, и наше предположение подтвердилось, так как на следствии его спрашивали: что говорили на сходке? Кто выступал? Кто из известных вам лиц присутствовал? Спрашивали и о причине его недовольства высоким начальством…

До освобождения Алексея я еще в какой-то степени сомневался в своем подозрении, не исключал с его стороны какой-либо проступок, неизвестный мне, но после нашего разговора понял, что многие находятся на службе у полиции и жандармов, даже «божьи слуги»!

Моя когда-то сильная вера в бога стала колебаться, а тут еще, работая, я поранил руку. Обращать внимание на такие мелочи было некогда, ранка засорилась, загноилась. Рука сильно распухла и болела. Повысилась температура. Самочувствие было отвратительное, а работать надо. Мой хозяин, как и другие, не терпел больных рабочих, они ему не нужны. И, несмотря на то что я у него работал уже пять лет и он был мною очень доволен, все же посматривал косо в мою сторону. Я продолжал работать через силу, прося у бога помощи и исцеления своей болезни. Ходил в церковь, «святому исцелителю» Пантелеймону свечки ставил, святой водой обмывал руку, но боль и опухоль не только не уменьшались, но все увеличивались. Наконец, мое терпение лопнуло, рассердился я на всех святых, в том числе и на святого Пантелеймона! Пошел к доктору. Доктор, осмотрев мою руку, расспросил, чем лечил, сказал:

— Эх, паренек, жаль, что ты пришел так поздно, ведь руку-то тебе, вероятно, придется отнять!

Я очень испугался — какой же буду помощник родителям без руки? — и слезно просил доктора помочь мне. Вероятно, тронуло его мое горе, начал он лечить мою руку. Много насмешек испытал я от него по адресу бога, всех святых «целителей», попов и моей собственной глупой веры во всю эту «чепуху», как говорил он.

Многое в моих глазах стало иным. Новыми были для меня его рассуждения о боге, о природе, об окружающей нас жизни. Вылечив мне руку, сказал доктор на прощание:

— Так-то, друг Санька, помни: «На бога надейся, да сам не плошай!»

Добрая память осталась у меня о нем на всю жизнь. В армию я пришел хотя с ослабленной, но еще с верой в бога. В 1914–1915 годах оказался на фронте в одном взводе с солдатом Муравьевым, настоящим безбожником, который до войны жил в Петрограде и работал на фабрике «Скороход». Этому умному, начитанному атеисту было лет тридцать пять. Часто, пользуясь свободным временем, беседовал с нами на разные, даже рискованные по тому времени, темы. В тесном кругу он смело критиковал действия правительства и наших начальников. Особенно живо и образно рассказывал Муравьев о сотворении мира богом за семь дней и тут же все едко высмеивал. Он говорил нам о том, что все «служители божьи» любого вероисповедания молят своих богов о ниспослании победы только их народу. Считают, что только их вера правильна и хороша, а все другие плохи; люди же, исповедующие другую веру, «поганые». Много рассказывал о жадности, распутстве попов, ксендзов и монахов, о богатстве церкви и служении ее защите существующих порядков.

Первое время, слушая его, мы выступали в защиту бога, церкви, священников, но он убедительными фактами заставлял нас отступать от наших взглядов и убеждений.

В конце концов его разговоры и насмешки поколебали веру одних, а другие, в том числе и я, перестали верить в бога!

Осенью 1903 года отец подыскивал место работы поближе к нашей деревне, чтобы не платить за дальний переезд. Устроился он в верстах сорока от Рязани и потребовал, чтобы мы с братом Николаем отправились к нему. На этот раз Николай, наученный горьким опытом прошлого года, наотрез отказался бросать работу в Шуе. Мне пришлось ехать к отцу одному. От Рязани я шел пешком.

С тяжелой поклажей добрался до отца без всяких приключений, рассказал о всех домашних делах, о собранном урожае, о всех деревенских новостях, и мы приступили к работе.