Годы решений

Именно в результате такого отношения общественная революция получает экономическую направленность, находящую свое выражение в агитаторских теориях, интересующихся не целями и организацией экономики, но лишь денежной ценностью вложений и прибыли. Богатство и бедность противопоставляются друг другу с целью организации борьбы между ними. Люди хотят иметь «все», все что есть, на чем можно делать деньги — путем раздела или общего владения, а все, что нельзя получить, хотят уничтожить, чтобы этим не могли владеть другие. Из подобных чувств и мыслей — не нижних слоев общества, а его самозваных вождей, — возникло все то, что в античности называлось равным разделом богатств, а сегодня именуется классовой борьбой и социализмом. Это борьба между верхами и низами общества, между вождями наций и вождями дна, для которых классы рабочих являются всего лишь объектами и средствами для достижения собственных целой. Состарившемуся обществу остается лишь слабо обороняться против беспощадного наступления своих прирожденных врагов — до тех пор, пока поднимающийся цезаризм диктатуры пролетариата не положит конец тенденциям в духе Гракхов и Каталины.

Глава 13

Таким образом, созданы предпосылки для описания «белой» революции в полном объеме, ее целей, продолжительности и логического развития. До сих пор на это не отваживался никто. И, наверное, это было невозможно до тех пор, пока одновременно с последствиями Первой мировой не наступили решающие десятилетия. Скепсис как предпосылка исторического взгляда, внутреннего видения истории — подобно презрению к людям как необходимой предпосылке глубокого знания людей — не является первичным.

Эта революция начинается не с материалистического социализма XIX века и тем более не с большевизма 1917 года. С середины XVIII столетия она, выражаясь ее же языком, присутствует «перманентно». Тогда рационалистическая критика, гордо называвшая себя философией Просвещения, начала переносить свою разрушительную деятельность с теологических систем христианства и традиционного мировоззрения образованных слоев, бывшего ничем иным как теологией без воли к системе, на факты действительности, государство и общество и, наконец, на сложившиеся формы экономики. Она занялась лишением понятий «народ», «право» и «правительство» их исторического содержания, совершенно материалистически представила различие между богатством и бедностью как моральную противоположность, о которой заявляли скорее в агитаторских целях, чем искренне в нее верили. Сюда следует отнести и политэкономию, основанную Адамом Смитом в качестве материалистической науки около 1770 года в кружке Гартли [156], Пристли [157], Мандевиля [158] и Бентама [159]. Она присвоила себе право рассматривать людей как придаток экономики и «объяснять» историю исходя из понятий «цена», «рынок» и «товар». От него исходит понимание труда не как содержания жизни и призвания, а как товара, которым торгует работающий. История творческих страстей и поисков сильных личностей и рас, воля, направленная к распоряжению и господству, к власти и добыче, тяга к изобретениям, ненависть, месть, гордость за собственную силу и ее успехи, а с другой стороны, зависть, лень, ядовитые чувства неполноценных — все это забыто. Остаются только «законы» денег и цен, находящих свое выражение в статистике и кривых графиков.

Наряду с этим начинается флагеллянство [160] тонущего, слишком пресыщенного духом общества, аплодирующего издевательствам над самим собой: «Женитьба Фигаро» господина «де» Бомарше [161], поставленная вопреки запрету короля в замке Жанневилье для ухмыляющегося придворного дворянства, романы господина «де» [162] Вольтера, проглоченные высшими кругами от Лондона до Петербурга, рисунки Хогарта [163], путешествия Гулливера, «Разбойники» и «Коварство и любовь» Шиллера — единственные гениальные творения революционной поэзии — доказывают это своей публикой, принадлежавшей отнюдь не низшим слоям общества [164]. То, что было написано в самих «одухотворенных» кругах высшего общества — «Письма» лорда Чостерфилда [168], «Максимы» герцога Ларошфуко [165], «Syst'eme de la nature» («Система природы» – фр.) барона Гольбаха, — вне их оставалось непонятным из-за одного глубокомысленного слога, тем более, что читать и писать тогда умели далеко не все представители и средних слоев.