Нет! В «Дау» меня пугала не убиенная свинья (или сама минута убийства), не откровенный показ насилия, но моя собственная реакция, потому что я очень быстро настраиваюсь на что-то, что сильнее меня, что меня перекрывает… Но ведь Ницше учил нас в «Веселой науке»: мы можем понимать, только если одновременно смеемся, жалуемся и ненавидим. То есть гарантией достоверности истинного знания непременно должна быть пульсация страсти. Ну а «понарошку» убитые насельники Института остались нам в виде манекенов в коридорах двух театров — смешных, но и пугающе реальных, пугающе «жизненных». В память о трупах — бывших ученых людях, которых мы уже так близко знаем, по имени, по судьбе — и которых по приказу Ажиппо нацики Тесака в конце концов сваливают грудой в небольшой грузовичок.
Ровное пастбище психологии и укол буддийского мгновения: послесловие к парижскому приключению «Дау»
В общий счет парижского проекта пока что вошли 13 фильмов (на самом деле около двадцати, поскольку некоторые номера из сериалов на самом деле содержат в себе по два и больше законченных произведения). Почти 40 тысяч посетителей, вошедших по платным «визам» в три главные «места силы» — Театр де ля Вилль, Театр дю Шатле и Центр Помпиду за неполные три недели. Множество поклонников, которые не в силах были оторваться от странного, неожиданного опыта (а иногда эти же «зрители» успевали и сами встроиться в размытую, подвижную структуру события: тонкий знаток русской/советской театральной культуры, специалист по Мейерхольду Беатрис Пикон-Валлен (Béatrice Picon-Vallin) читала свои переводы писем казненного режиссера из тюрьмы; мой знакомый из Коллеж де Франс успел исполнить с друзьями Восьмой квартет Шостаковича, а ученики Васильева по Лионской школе ENSATT, Юг Баде (Hugues Badet) и Стефан Поляков (Stéphane Poliakov), тридцать три раза сыграли на публику «Горгия» Платона, где речь идет как раз о становлении бесстыдного политического насилия, неизменно порождающего протофашистские настроения…).
Но в целом профессиональная театрально-кинематографическая Франция этот проект не приняла, точнее — предпочла его не заметить. Сейчас, по прошествии какого-то времени, уже не хочется разбираться в той довольно неприглядной роли, которую сыграла французская пресса: я уже рассказывала, как перед самой премьерой вышли пространные материалы в самых влиятельных газетах, где в жанре «журналистского расследования» были пересказаны самые гнусные домыслы и слухи, связанные со съемкой «Дау». Сейчас уже не хочется ловить кого-то за руку, обвинять в передергивании, в искажении самой сути проекта — когда художественное событие, прославляющее свободу и празднующее нетерпимость к насилию, беспардонно выворачивалось наизнанку, а сами его истоки попадали под подозрение в том же надругательстве над участниками, — в насилии телесном, физическом, — или же насилии психологическом, моральном и сексуальном…
Наверное, гораздо интереснее разобраться в том, что именно вызвало во французском театральном и кинематографическом сообществе такое резкое и определенное отторжение. Ведь нельзя же всерьез считать, будто основательные профессионалы так впечатлительны, так слепо доверяют газетным публикациям, что регулярно составляют свое мнение, не попробовав прежде самим испытать, «вложить персты»… Нельзя же списывать все на культурную ксенофобию французов, которые готовы терпеть чужую экзотику только в аккуратном загончике, а стоит хотя бы издали почуять настоящую опасность чужой, враждебной эстетики — и вот уже они дружно ощетиниваются единым фронтом, сплотившись против чужаков! Нет, меня больше поразила реакция довольно близких друзей: многие из них (из числа тех, что были по одному разу или же так и не добрались вообще) посчитали весь этот опыт «нездоровым», «болезненным», «порочным», короче — «malsain»…