Годы странствий Васильева Анатолия

«Власть соблазняет. Но не в вульгарном, популярном смысле подспудного желания масс, желания, в котором замешаны все, которое тайно разделяется всеми (désir complice)… о нет: она соблазняет взаимозаменяемостью сторон (réversibilité), которая ее преследует и для которой очень быстро устанавливается короткий, минимальный цикл… Здесь нет раздельных позиций: власть непременно осуществляется в неком двойном отношении, в отношении между двумя сторонами…» (все тот же Бодрийяр). Это видишь прежде всего на собственном опыте, на собственной шкуре, это то, что с ужасом обнаруживаешь в самом себе, — это как раз такая реальность взаимоотражения, взаимопроникновения. И, пожалуй, еще одно важное наблюдение: всеобщая контаминация, заражение. Заражение этим соблазном садомазохистских отношений, которые всегда внутренне эротичны и потому в каком-то смысле также безумно притягательны… Какая-то прокля´тая, прóклятая чума, которая разбрасывает свои споры повсюду…

И все же реакция на чуму разная. Фильм Ильи Хржановского (режиссер монтажа Катерина Эртель) «Наташа»… Вот чекист Ажиппо вербует буфетчицу, которая позволила себе неосторожность — переспать с иностранцем. Ну, эта девица, тертая жизнью, лукавая и простодушная, иногда — вздорная хабалка, иногда — трогательная и сентиментальная мечтательница, — эта простая девка заранее вполне готова подписать любую бумагу о сотрудничестве. Она держится с некоторым достоинством, полагая, что, в общем, вполне защищена этой готовностью согласиться заранее, принять все правила игры. Просто сами эти правила не до конца известны. Тут идет особая игра, где важен даже не человеческий материал, но сам этот формальный распорядок. «Повторяемость игры вытекает из ее правил, а такое устройство уже является фигурой соблазнения и наслаждения. Аффект или представление, разыгрывание чего-то — всякая повторяющаяся фигура смысла уже становится фигурой, лицом смерти… Возобновляемость игры прямо вытекает из знака судьбы, она сама подобна судьбе» (растолковывает нам Бодрийяр). Нужна не просто подпись на бумажке, нужна целая церемония уничтожения, физического размазывания. И вот уже избитая, голая Наташа сама насилует себя бутылкой, сама стелется перед чекистом, наивно пытаясь применить все те милые женские штучки, которые прекрасно удавались прежде в ее жизни: после всех садистских упражнений она еще пытается кокетничать, шепчет что-то ему о «прекрасных глазах», защищается, как может и умеет… Они даже целуются на прощание, как добрые друзья-любовники! Только Наташа не видит, как потом Ажиппо полощет себе рот водкой, выплевывая всякое прикосновение к униженному недочеловеку… «Играть, а не наслаждаться… церемониальное насилие — вовсе не взрывное, не вспыхивающее сполохами… только ритуал несет насилие, только правила игры поистине насильственны в первичном смысле, потому что именно они кладут конец системе реального: вот настоящая жестокость, не имеющая ничего общего с кровью. В этом смысле всякое извращение жестоко» (тот же Бодрийяр).

«Смелые люди» Хржановского (режиссер монтажа Алексей Слюсарчук) — Андрей и Даша, ученые, относящиеся уже к «креативному классу»… Стратегии сопротивления здесь иные. Реальный, известный физик, один из авторов «теории струн», профессор Андрей Лосев, не просто посещавший проект наряду с другими знаменитостями, но прямо-таки вросший в эту реальность, — Андрей, живущий в «коммуналке ученых» вместе со своей женой Дашей. Как он реален, как легко с ним отождествиться, как легко узнать себя! И неизбежный конформизм «партийных выступлений» на собрании, и неожиданно приходящее понимание, что в этой шарашке даже научная критика может вести к ночным арестам коллег (зачем чекистам «плохие физики», всех не прокормишь!). И полунощные пьянки, и где-то там шикарная лисья шуба у жены приятеля… И все-таки — возможность творчества, пусть и в этих ублюдочных условиях насилия и слежки! И вот этот, в общем-то слабый, уступчивый интеллигентный еврей держится до конца: его буквально распинают, размазывают по стенке в кабинете, но и в жалком стоне человека, почти сломленного, почти раздавленного, едва слышно все то же «нет!». Чудесная сцена, когда он, осторожный трезвенник, напивается потом у себя дома, чудесная сцена отчаянного, абсурдного коммунального скандала, чудесная сцена любовного, нежнейшего секса между супругами — как последнего прибежища, как единственного оставшегося им островка человечности… И мучительная истерика Даши — как ее способ противостоять, держаться, не сломаться, с напрасными криками: «скажи им — на хуй!», «увези, блять, спаси!», «забери меня отсюда!». А забрать — куда? Банка-то надежно запаяна, паноптикон с его круговым обзором не выпускает наружу…