Годы в Белом доме. Том 2

Четырехчасовая встреча 7 декабря дала возможность сделать вывод, что основная проблема состояла как раз в продолжающемся затягивании дел со стороны Ханоя. Явный расчет Ханоя состоял в том, что затягивание времени только улучшит его позицию, что мы безнадежно загнаны в угол. Хотя это не было очевидно в тот конкретный момент, а мы продолжали цепляться за надежду, что «уступка» возвестит о прорыве, факт оставался фактом, и 7 декабря ознаменовало начало настоящего тупика. Ле Дык Тхо несколько изменил свою манеру поведения. Он отказался от очевидного затягивания дела, характерного для предыдущих заседаний. Он начал с каких-то уступок – но всегда делал так, что заключение текста в целом оказывалось вне пределов досягаемости. Он всеми силами отказывался дать возможность экспертам обсудить протоколы; это давало ему дополнительные средства, позволяющие не допустить завершения работы, и также придавало этакую сюрреалистическую абстрактность главным переговорам. Его выступлениям стал присущ какой-то задиристый тон, означавший, что, по его мнению, Ханой побеждает психологически.

«Уступки» со стороны Ле Дык Тхо носили странный характер. В первый день он отказался принять 9 из 12 поправок, с которыми согласился в ноябре. А теперь он отказался от шести правок, а также отклонил свое главное требование освободить гражданских заключенных в Южном Вьетнаме (на что Ханой согласился в конце октября, а отказался в ноябре). С другой стороны, он стал выказывать зловещую озабоченность о положениях, связанных с демилитаризованной зоной. В ноябре он принял важную поправку, усиливающую обязательство уважать демилитаризованную зону как демаркационную линию между Северным и Южным Вьетнамом. Ле Дык Тхо теперь хотел вставить предложение, в котором было бы заложено, что Северный и Южный Вьетнам обсудят правовой статус демилитаризованной зоны. Это произвело такое впечатление, как я повторял Никсону, что «под вопрос ставился весь статус демилитаризованной зоны», не говоря уже о запрете на проникновение. Количество неурегулированных вопросов в соглашении в какой-то мере стало меньше, чем за день до этого, но мы еще не восстановили все ноябрьские уступки, от которых Ле Дык Тхо отказался четыре дня назад. Я был прав, сообщив Никсону в телеграмме, что мы могли бы добиться одного-двух из нашего минимального дополнения на очередном заседании, но было совершенно очевидно, что именно этого хотел от нас Ле Дык Тхо: мучительно близко к соглашению, чтобы мы продолжали двигаться, но при этом не использовали военную силу; но достаточно далеко от него, чтобы оказывать давление, которое могло бы в последний момент помочь Ханою добиться своих целей по развалу политической структуры в Сайгоне. Я все больше и больше испытывал озабоченность по поводу всего контекста этого соглашения. Вот что я доложил Никсону:

«Сейчас совершенно очевидно, как результат наших дополнительных изучений намерений Ханоя, что они ни в коем разе не отказались от своих целей или амбиций в отношении Южного Вьетнама. Что они сделали: они решили подкорректировать свою стратегию, перейдя от войны обычными основными вооруженными силами и вооружениями к политической и партизанской стратегии в рамках проекта соглашения.

Таким образом, нам не следует рассчитывать на долгий мир в результате завершенного соглашения; просто произойдет сдвиг в методах работы Ханоя. У нас, возможно, будет мало шансов по реализации соглашения без поддержания постоянного состояния повышенной боевой готовности США, которым будут все время бросать вызов, чтобы претворить в жизнь его положения. Так, мы теперь подходим к моему изначальному вопросу: что лучше, продолжать ли сражаться, покончив с соглашением прямо сейчас, или оказаться вынужденными отреагировать позже, будучи оправданными нарушением торжественно заключенного соглашения?»

Я рекомендовал последний курс, но Ле Дык Тхо быстрыми темпами лишал перспективу мира присущего этому восторга.