Гоголь и географическое воображение романтизма

В описании степей свое место находит и философско-эстетическое осмысление природы в категориях Шеллинга:

Степи, подобно океану, погружают ум в чувство бесконечного. Но воззрение на море услаждается беспрерывным движением пенистых волн, между тем как степь, в неизмеримом ее пространстве, подобно камню обнаженному, оболочке разрушенной планеты, являет только безмолвие и смерть[220].

Завершает статью созвучная Гердеру мысль о вечных законах природы, которые можно познать, наблюдая мирную жизнь растений или светил небесных, «кои, покорствуя неизменяемым законам стройности, протекают вечное свое поприще»[221].

В создаваемом Гумбольдтом типе географического дискурса весь комплекс знаний, относящийся к степям, основан на опыте очевидца – путешественника (иногда мореплавателя), знание которого восходит к непосредственным ощущениям, эмоциям, размышлениям и их анализу. Географический субъект является наиболее достоверным источником информации – он видел, ощущал, испытал и свидетельствует:

Сии висящие жилища отчасти покрываются глиною. На сей влажной постилке женщины разводят огонь, нужный для хозяйства, и путешественник, плывущий ночью по реке, усматривает длинные ряды огней на воздухе, совершенно отделенные от земли[222].

Взгляд путешественника продуцирует «картины», которые впоследствии получают географическое объяснение:

В глазах наблюдателя, занимательность сей картины состоит единственно в том, что заимствовано оною от самой природы. В степях Американских мы не найдем ни оазисов, напоминающих о древних поселенцах, ни иссечений в камнях, ни плодоносных дерев, свидетельствующих о трудах поколений давно минувших. Сия часть мира, как будто чуждая судеб рода человеческого, являет зрелище независимого существования животных и растений[223].

Мотивы взаимодействия человека с природой и зависимости хозяйственной деятельности людей от природных условий пронизывают все повествование о степях. Например, в сравнении степей Европы и Америки Гумбольдт отмечает, что «употребление молока и сыра, равно как и возделывание нивных произрастаний, есть одна из отличительных черт, характеризующих oбитателей Старого света»[224].

Таким образом, глава «О степях» из «Картин природы» Гумбольдта отражала основные сдвиги в парадигме географии: ее отход от классификаций и перечислений, ориентацию на повествование наблюдателя «картин» и, следовательно, субъективный взгляд на связь между человеком и землей в ее историческом аспекте. Как покажет дальнейший анализ, Гоголь оказался особенно чутким к человеческому фактору в пространстве, но, с другой стороны – и к картографическому взгляду, который охватывает целое земли и может с такой перспективы сравнивать ее отдельные участки. Не совпадая с текстом Гумбольдта в выражениях, статья писателя воспроизводила пафос всеобщей сравнительной географии, которым был вдохновлен немецкий исследователь.

Карл Риттер: систематизатор науки и автор «Шести карт Европы»

В статье Гоголя нет прямых указаний на то, что он отводил Риттеру выдающуюся роль систематизатора новой парадигмы географии, несмотря на то что об этом трубили два авторитетных для него журнала, о которых речь пойдет дальше. Риттер упоминался писателем как автор не удовлетворяющего барельефного изображения Европы, которое «не совсем еще удобно для детей, по причине неясного отделения света от теней» (§ 6), и которое можно усовершенствовать с помощью переведения двухмерного картографического образа в трехмерный настоящий барельеф, изготовив его «из крепкой глины или из металла» (§ 6).