Гоголь и географическое воображение романтизма

Наблюдения над интертекстуальными связями статьи Гоголя позволяют усомниться в решающем значении для нее непосредственного знакомства с «Идеями…» Гердера, на которые обычно указывают комментаторы статьи «Мысли о географии» в «Арабесках», а также публикуемого обычно с ними гоголевского «Отрывка детской книги по географии». «Отрывок» написан примерно в то же время, что и статья для «Литературной газеты»[271] и, по моим наблюдениям, воспроизводит базовые образы Мёллера в описании Африки[272] и те же, что в статье, характеристики эскимосов, которые противоположны интерпретации Гердера.

Возможно, что ко времени создания второй редакции статьи Гоголь знал «Идеи…» лучше, но в статье в «Литературной газете» знакомство с ними трудно обнаружить[273]. Гоголевские «Несколько мыслей о преподавании детям географии» выстроены на идеях Гердера, как на них выстроена вся новая парадигма географии. Величественная гердеровская картина истории земли и человека содержалась в главе «Идей…», опубликованной в «Московском вестнике», но она же легла в основу и холистических картин мира в творчестве Гумбольдта, и описаний узоров целых континентов в «Землеведении» Риттера, а также обосновала подход к земле во всеобщей истории. Поэтому гердеровский взгляд на мир как на одно целое в статьях Гоголя мог быть опосредован как раз географическими источниками.

В таком же отношении находится статья Гоголя и с другим философским контекстом – натурфилософией Шеллинга. К Шеллингу в статье отсылает высказывание о «дивных иероглифах, коими покрыт мир наш»[274], однако предположение знакомства Гоголя с «Системой трансцендентального идеализма», где есть примерно такое изречение, маловероятно, а немногочисленные толкования философии Шеллинга А. И. Галичем этого аспекта не включают. Поэтому остается думать, что в случае Шеллинга осуществлялась обратная связь: именно география стала посредником в знакомстве Гоголя с понятиями его натурфилософии[275].

Шеллингианский контекст у Гоголя, скорее всего, опосредован «Введением» в «Землеведение» Риттера, в котором говорилось о том, что география призвана разобрать «иероглифические надписи» и рассмотреть «воздвигнутые <…> природою монументы»[276]. То, что иероглифы у Гоголя соотнесены не с Риттером, а с Гумбольдтом, можно объяснить тем, что в общем представлении Риттер был прежде всего кабинетным ученым, а не географом-исследователем. Гумбольдт же оказался тем «отважным путешественником», который проникся натурфилософским и научным пафосом, а в статье «О степях» писал в выражениях близких Шеллингу: «великие изображения первоначального мира», «оболочка разрушенной планеты»[277].

Обобщая наблюдения над российским контекстом гоголевской статьи, следует сказать, что ко времени ее создания на интеллектуальном горизонте Гоголя оказались если не все, то большинство новых географических идей и вопросов, которые часто получали концептуальные формулировки в текстах Полевого и Погодина. Этот географический материал имел внутреннюю связь, однако она не выходила на поверхность. Полевой и Погодин превозносили работы Риттера, однако не видели их связи с исследованиями Гумбольдта и не соотносили с антропологией Гердера и философией Шеллинга. Гумбольдт на страницах их журналов выступал в качестве путешественника и исследователя, однако созвучия его научной статьи «О степях» с методом Риттера не замечал даже пропагандировавший их обоих Полевой. Это объясняется тем, что для Полевого, как и для Погодина, география оставалась отдельной областью знания, наукой, которая должна иметь свой отдельный язык, не смешиваемый с языками философии или литературы, что в принципе противоречило многоязычию новой географии.

Наиболее близким к пониманию новой географии должен был быть Жуковский: он ценил Гердера и следовал ему в своей философской прозе, Жуковскому была близка ранняя романтическая эстетика пейзажа, он читал сочинения Гумбольдта, преподавал введение в географию, имел «Землеведение» Риттера. Таким образом, он владел языками новой географии – языком гердеровской геоантропологии, языком Гумбольдта и теоретическим языком Риттера, опосредованно – через Тика, Фридриха, Новалиса – языком натурфилософии Шеллинга. К тому же Жуковский и Гоголь в это время жили в одном городе, и обстоятельства так совпали, что для обоих оказались актуальными вопросы преподавания географии.